Лязг замка заставил ее вздрогнуть и подскочить с лавки.
В камеру, пригибаясь, чтобы не задеть головой низкую притолоку вошел Дарвиш. Окинул ее внимательным взглядом, усмехнулся, и дверь за собой закрыл.
Маора сглотнула и попятилась – очень уж нехорошо заблестели глаза у стражника. Только отступать далеко было некуда. Шаг-два, и вот она уже прижалась спиной к холодной и влажной стене. А Дарвиш приближался. Неторопливо, точно красуясь. Усмехался еще, противно так, предвкушающее.
Маора зажмурилась и еще плотнее прижалась к стене. Даже дыхание затаила от страха. Наслышана была, что тюремщики с заключенными делают. Ох, наслышана. Жила неподалеку от маменькиного дома одна лера. Аминкою ее звали все. Собою-то была нехороша. Высокая, маслатая, и лицо у ней рябое было, некрасивое. Она по молодости связалась с шайкой, что грабежами промышляла. К аристократам они-то не совались, в основном по купцам да ростовщикам промышляли. Не только дома обносили, а если случалось в домах тех кого из хозяев или слуг застать, то и вовсе зверствовали.
Сама Маора в те времена еще совсем мелкой была, а вот маменька ее много слышала о том, как развлекалась банда Селвига. И сама свидетельницей была, когда они влезли в дом, соседний с тем, в котором она работала. Там тогда жена купца дома осталась, с дочкой. Так бандиты с ними до утра развлекались. Дочка, та совсем юной была, едва ли пятнадцать годочков исполнилось к тому моменту. Она до рассвета не дожила. А вот купчиха крепкою оказалась, то ли притворилась, что сознание потеряла, то ли еще как вырвалась, но кинулась в чем была из дому да по соседям побежала. На помощь звала.
Тогда-то банду Селвига и порешили. В том квартале, где они жили, не то, что в родном, Маоровом, каждый за своим забором сидит и носу по позднему времени высунуть боится, там все степенные, важные, знают друг друга, в гости ходят, приемы устраивают. Вот и вызвал кто-то из соседей, к кому эта купчиха кинулась, стражников. А те банду и повязали. Мага с собой взяли, а против мага ни у кого шансов нет.
Аминку тогда тоже схватили вместе со всеми, хоть она в разбое участия не принимала, а просто рядом околачивалась. Помогала добро грузить. Определили ее в городскую тюрьму, к шлюхам и карманницам. Долго-то она там не пробыла, через пару дней уже суд и на каторгу, на десять лет. Городские-то власти на расправу скорые. Им резона ворье разное и душегубцев долго в тюрьме держать нету.
Ну а по дороге к рудникам, все и случилось. Аминка рассказывать любила. Особенно, когда хватит лишнюю чарку вина, так и давай всем и каждому жаловаться на то, какая жизнь у нее тяжелая, да как над ней охранники и конвоиры измывались. По кругу пускали. На столе раскладывали, как шалаву последнюю. Били крепко. Нос вот ей сломали, и ребра не единожды. Да и на рудниках не легче было. Там и вообще защиты никакой. Или стражники, или каторжане - выбор невелик и никто спрашивать не будет.
Так что Маора ничего хорошего не ожидала.
Да и помнила еще, как Дарвиш пытался ее в углу зажать да за грудь хватался, целоваться лез. Она тогда ему оплеуху знатную отвесила, и оттолкнула от себя, пригрозив, что если не прекратит свои поползновения, то она сама к капитану Раузу пойдет и нажалуется.
Дарвиш тогда еще расхохотался громко, но Маору отпустил. Только напоследок по заду шлепнул. А теперь вон оно как вышло все. Если бы Маора тогда фыркать не стала и приголубила стражника, кто знает, может, и сейчас повезло бы больше, и не надо было бояться за свою жизнь.
- Гордая, - Дарвиш быстро как-то рядом оказался. И запах пота, вина и кожи окутал Маору. В носу засвербело, а слезы сами по щекам потекли. Ручьями. Жалко себя было. Так жалко, что не только плакать – выть хотелось. – И где теперь твоя гордость?
Стражник провел шершавым пальцем по щеке. Хмыкнул что-то себе под нос и руку ниже опустил, шею погладил, затем и вовсе ладонь положил на грудь. Сжал.
- Ну что, гордая? – хмыкнул издевательски. – Договариваться будем?
Маора только вздохнула, слезы утерла. На стражника старалась не смотреть. И так знала, чем расплачиваться придется.