Шинар нахмурилась:
- Это не так, - возразила она. - Вы же сами понимаете, Антуан. Это все не моя прихоть. И… у нас просто нет выбора. А Ардо, он… он просто гнилой изнутри. В его сердце давно уже живет тьма, которая пожирает его душу. Он упивается чужой болью и страданиями.
Герцог скривился и качнул головой.
- Именно поэтому, я не желаю, чтобы следующим герцогом Бельдеризом становился мой мелочный и расчетливый племянник. Но еще меньше я желаю, чтобы мою супругу обвинили в… в чем-либо обвиняли. Я знаю и помню, что просил вас о наследнике, но… коль уж все так, то… просто будьте осторожны, Шинар. Очень осторожны. А с капитаном Раузом я переговорю сам. Это его оплошность, что стражи находят тела.
Шинар закусила губу и покосилась на стремительно темнеющее за окном экипажа небо.
Несколько лет назад, когда болезнь герцога начала активно прогрессировать и даже ее кровь перестала помогать надолго, она дала себе обещание. Поклялась памятью матери, что виконт Ардо не станет герцогом Бельдеризом. Никогда!
Но за прошедшие годы, Шинар так и не смогла подарить мужу наследника. Леора Мария много рассказала дочери о проклятии их крови, Ирмина научила молодую ламию питаться и прятаться, использовать свои способности себе же на пользу.
Но, увы, никто из них так и не объяснил молодой герцогине, как стать матерью. Если леора Мария попросту не успела посвятить дочь в эту тайну, то леора Ирмина просто ничего не могла сказать, поскольку и сама не знала.
ГЛАВА 7
ГЛАВА 7
Алан Фарли граф Валентайн проснулся внезапно, точно от толчка. Распахнул глаза, и виски тут же прострелило болью. Пришлось снова зажмуриться и переждать приступ, как ему показалось, похмелья.
Граф попытался припомнить, где это его угораздило так напиться, но мысли текли вяло, а воспоминания отсутствовали напрочь. И это не радовало. Вот нисколько. Еще и головная боль, как назло, не торопилась отступать.
По всему выходило, что… А вот что именно выходило, граф понять не мог. Память не радовала отчетливой картинкой событий, предшествовавших такому его состоянию. Последнее, что он помнил – это… бал в резиденции ее величества. Музыка, танцы, дамы в роскошных нарядах, сверкающие драгоценностями. Леорина Матильда Сантелли улыбающаяся призывно…
А потом ничего. Провал.
Странно. И непонятно. Да и настораживает, если уж честно признаться. В последний раз такое сильное похмелье граф испытывал лет этак десять назад, когда на спор уговорил бутыль не самого лучшего самогона в одной и пограничных деревень Леоринии, куда его занесла жажда приключений и неуемный характер. Но то было так давно, что почти истерлось из памяти.
Перед глазами снова всплыло лицо леорины Матильды. Графа передернуло. Нет, не сказать, чтобы вышеуказанная леорина была нехороша собой, вовсе нет, но… два раза в одну реку не входят – это правило граф выучил слишком хорошо и соблазняться прелестями Матильды снова не стал бы ни в каком разе.
Но светлый образ леорины все никак не желал растворяться в пелене беспамятства. Наоборот, дополнялся картинками весьма однозначного толкования. Граф почему-то видел, как прелестная Матильда обнимает его, что-то жарко шепчет на ухо… Интересно, что такого она там вещала? Вспомнить бы еще. Но нет, слова прочно выветрились из памяти, в отличие от нехорошего предчувствия, что появилось еще тогда, в одном из коридоров королевского дворца, когда леорина прижималась к Алану всем телом, терлась об него, и что-то жарко шептала… Граф еще вспомнил, что ему было щекотно от этого ее шепота. А вот потом… А что было потом?
Когда тошнота отступила, а головная боль пошла на убыль, граф повторил попытку оглядеться.
Первым, что он увидел, был балдахин. Темно-зеленый, бархатный, с кистями. Совершенно незнакомый. Насколько Алан мог припомнить, в той спальне, что отвела ему милейшего вида вдова, у которой он имел счастье снять комнату, балдахина над кроватью не было вообще. Да и кровать там была… меньше. Раза в два. И белье постельное, пусть и чистое, но далеко не шелковое и не благоухающее розами. Из всего этого выходило, что граф не только напился, но еще и спать завалился вовсе не в своей постели.
А если не в своей, то… тогда в чьей?