Выбрать главу

Макаров поморщился, как от боли. Неприятно. Отродясь не читал он чужих писем. Конечно, ничего особенного, письмо подписано Зиновием Рожественским, контр-адмиралом, давним знакомым семьи. Жену его, худощавую, болезненную женщину, они тоже знают. Конечно, странно, что Рожественский адресуется не ему, а супруге. И еще: вроде бы речь идет о какой-то недавней встрече, но они Рожественских не принимали...

Макаров пошел в комнату супруги.

- Извини, Капочка, Хренов ошибочно дал мне этот конверт, я невольно прочел письмо.

Капитолина Николаевна взглянула на письмо, повернула к мужу сильно напудренное и напомаженное лицо (она собиралась в Мариинский театр).

- Ты имеешь что-нибудь сказать?

- Нет. Я уже попросил прощения. Но я не помню, чтобы мы встречались, а он о чем-то таком упоминает.

- Да, мы виделись с ним на открытии Морской библиотеки, ты же не смог поехать, помнишь?

- Припоминаю, кажется.

- Не кажется, а точно. - Капитолина начинала сердиться. - Он заехал за мной на карете Адмиралтейства, а потом любезно отвез домой. Он очень галантен.

- Возможно, только у нас дурные отношения по службе, я уже говорил тебе.

- Твои служебные дела меня не касаются. Извини, я опаздываю.

И Макаров опять сидит за столом. Неподвижно. Да, она права, как женщина - что ей моя служба. Но почему Рожественский, он же его открытый недоброжелатель. Ладно, сказал сам себе Макаров, это пустяки. И подвинул к себе бумаги.

Он, однако, и виду не подавал о всех своих многочисленных неурядицах. Напротив, он оставался деятелен, бодр и общителен. На Британских островах ему неоднократно приходилось по долгу службы бывать на разного рода официальных и полуофициальных приемах, выступать с речами. В одной такой речи на банкете английских судостроителей Макаров сказал:

- Джентльмены! Я был совершенно неожиданно приглашен на заседание, поэтому не приготовился что-нибудь говорить такому почтенному обществу, среди которого нахожусь теперь. Как иностранец, я нахожу, что вы очень странный народ: после того, как накормили и напоили за пятерых человек, заставляете еще говорить (смех), а при таких обстоятельствах это - довольно трудная вещь. Хотя я и адмирал русского флота, но в Ньюкасл приехал с мирными целями. Я надеюсь, что это будет приятно присутствующему архиепископу, как и подобает его сану, - я должен построить не военное судно для войны с какой бы то ни было державою, но для битв со льдами (аплодисменты). Когда я приехал в Ньюкасл, то я должен был что-либо сделать с судостроителями. Я изложил им свои требования, которые показались им очень трудными. Они уже знали, как трудно вести какие-либо дела с изобретателем, я-то именно и был этим самым изобретателем (смех). Я предполагаю, что предпочтительнее иметь тещу в доме, чем одного изобретателя в городе (смех). Я, конечно, надоел фирме, но они (господин Сван) всегда находили пути исполнять мои желания единственно потому, что их знания и практика стоят значительно выше всяких похвал.

Макаров никогда не забывал о том, что он прежде всего военный моряк. Во время своих посещений Англии он побывал на боевых кораблях британского флота, встречался с морскими офицерами, выступал с докладами на различные темы. В итоге он сделался весьма популярной в Англии фигурой. Один из его соратников, имея в виду те интриги и недоброжелательство, которые так часто сопутствовали Макарову на родине, с горечью писал: "Вообще англичане приятно и стыдно сказать - интересовались адмиралом Макаровым больше, чем его соотечественники русские...".

Девятнадцатого февраля 1899 года Макаров поднял на ледоколе коммерческий флаг. ("Ермак" был причислен к Министерству финансов и в состав военно-морского флота не входил.) Строительные хлопоты окончились, теперь предстояло первое испытание: 21 февраля "Ермак" вышел на родину.

В Финском заливе его ждал сплошной лед. Своенравная судьба еще раз проверяла его волю, его уверенность в избранном пути, силу его характера. Так было и на этот раз.

Все сто человек экипажа - от командира до кочегара - с естественным беспокойством ждут встречи со льдом. В ту зиму лед на заливе был необыкновенно тяжелым, толщина его доходила до метра. Утром 1 марта Макаров, стоя на мостике "Ермака", с волнением наблюдал, как приближается кромка сплошного льда. Все тоньше и тоньше делается просвет чистой воды между носом корабля и неподвижным ледяным полем. Сможет ли "Ермак" выполнить свою задачу? Хватит ли сил у машин? Выдержит ли корпус? И вот настал миг первого испытания. Легкий толчок - и могучий корабль плавно продолжал свое движение среди ледяного покрова. Треск и скрежет ломаемых льдин не заглушили горячего "ура!", прогремевшего над "Ермаком".

Но в районе острова Гогланд корабль неожиданно остановился: ледяное поле, лежащее перед ним, оказалось слишком тяжелым. На всех, в том числе и на Макарова, это произвело удручающее впечатление, особенно после первых легких успехов. "Ермак" попятился назад, а затем на большой скорости ударил носом в лед, потом еще и еще раз, однако продвижения вперед почти не было. Пришлось обойти это труднопроходимое место.

Лишь потом, набравшись опыта, Макаров и экипаж "Ермака" поняли, что подобный маневр отнюдь не должен быть расценен как неудача, что существуют столь мощные напластования льда, которые не в силах преодолеть никакой ледокол. Ни тогда, ни даже сейчас.

3 марта "Ермак" уверенно и спокойно двигался через замерзший залив к Кронштадту. Оказалось, ледяная поверхность отнюдь не пустынна, напротив, множество рыбаков занимались тут своим промыслом. На льду чернели их кибитки, сани, запряженные лошадьми. Увидев такое чудо - пароход, шедший по льду, рыбаки оставили свои снасти и бросились к "Ермаку" с криками "ура!", иные по нескольку верст бежали за ледоколом, наблюдая, как он работает (Макаров даже опасался, не случилось бы какого-нибудь несчастья, но все обошлось). Около Толбухина маяка, недалеко от Кронштадта, на корабль прибыл лоцман. "Мне еще первый раз случилось видеть, - заметил Макаров, - что лоцман подъезжает вплоть к борту на лошади".

Кронштадт жил в волнении: сумеет ли "Ермак" пробиться через ледяные поля или нет? И вот пришла весть - приближается! Все население вышло навстречу медленно подходившему ледоколу. Рота Каспийского полка во главе с сами полковником на лыжах первой приблизилась к "Ермаку". Под крики "ура!" и общие восторженные поздравления всю роту взяли на борт ледокола.

В Кронштадтской гавани было черно от людей, высыпавших на лед. 4 марта Макаров записал: "День этот будет надолго у меня в памяти". Корабль окружили толпы народа: многие выехали на лед на санях, а некоторые добирались даже на велосипедах - ну, скорее шутки ради, чем для скорости.

В кают-компании "Ермака" стало уже тесно от большого числа важных гостей. Как всегда в подобных случаях, нашлись люди, непреклонно убежденные, что для успеха дела следует немедленно же наполнить рюмки ("К тому же, господа, мороз на дворе, мороз!" Суеверный, как все моряки, Макаров умолял гостей воздержаться, по крайней мере, от победных тостов, пока "Ермак" не станет у стенки: мало ли что может еще случиться...

Но ничто не испортило торжества. Уверенно, как на смотру, "Ермак" вошел в замерзшую гавань, оставляя за собой ровную полосу темной воды, покрытую кусками разбитого льда. За двести лет существования Кронштадта "Ермак" был первым судном, которое вошло в гавань в это время года. В порту гремели оркестры, раздавались крики "ура!". На мостике стоял высокий человек в штатском пальто и меховой шапке, с густой черной бородой Макаров. В этот день - 4 марта 1899 года - он записал в своем дневнике: "Все благополучно и эффектно...".

И это было действительно так. Вышедшая на следующий день кронштадтская газета "Котлин", рассказывая о восторженной встрече "Ермака", справедливо писала, что "в каждом из присутствующих невольно поднималось чувство гордости за нас, русских". Эта общая гордость за успех Макарова ярко выражалась в многочисленных телеграммах, которые в те дни поступали в Кронштадт со всех концов России. Вот одна из них: "Лед, запирающий Петербург, Вы победили, поздравляю, жду такого же успеха в полярных льдах. Профессор Менделеев". В тот же день и с той же подписью появилась маленькая заметка в газете "Новое время": "Победа эта "Ермака" над льдом первая. Дождемся, Бог даст, и еще более осязательных, никого не обижающих, а славу Макарову и России дающих".