- Но через полгода вдруг умер, - вставил Макаров. - И где? В кабаке, простите.
- Да хуже, Степан Осипович, куда хуже, даже вспоминать не хочется. Но учтите, его убили.
- Ну, следствие, сами знаете, не нашло...
- Убили, убили, - перебил Верещагин. - Это немцы, их рук дело. А он предупреждал и государя, и общество, открыто, громогласно. Потому и убрали немцы "белого генерала". Как не хватает его ныне в Маньчжурии, как не хватает! Алексей Николаевич Куропаткин, наш главнокомандующий, достойный человек, умница, храбрец, сподвижник Скобелева, но... Простите, Степан Осипович, вы военный, вам нельзя осуждать начальство, но я скажу: нет в нем твердости, воли, блеска, что было у Суворова и Скобелева. Чего нет, того нет, уж простите меня, старика неразумного.
- Ну какой же вы старик, - улыбнулся Макаров, отводя разговор в сторону от обсуждения Куропаткина, которого хорошо знал и мнение Верещагина разделял. - Старики так не бегают по откидной лестнице, как вы.
- Ладно вам похвалами сорить, давно уже за шестьдесят перевалило, дедушка, - опять шутливо заворчал Верещагин, но похвалой адмирала был доволен. - А теперь давайте помолчим несколько минут, я сейчас закончу ваше мучение, но мне нужно сделать несколько мазков, самых важных. Давайте оба сосредоточимся. Прошу вас, голову чуть повыше. Так, спасибо.
Макаров, уже несколько утомленный долгой процедурой позирования и непривычной для него неподвижностью, погрузился в свои мысли. Почему его так беспокоят работы около пушечного погреба на броненосце? Ведь пустяки вроде, да и Васильев - человек исполнительный, он наверняка все проверил, почему и доложил точно. А тут еще Верещагин напомнил о Скобелеве. Макаров служил тогда в Константинополе, даже на похороны генерала не имел возможности прибыть. Потом он не раз возлагал цветы к подножию его памятника на Тверской улице в Москве.
Убили, говорит Верещагин. Но он художник, у них у всех головы буйные. Но ведь и то верно, что прямо говорил "белый генерал" об угрозе с запада. А теперь? Нравы никак уж не улучшились, куда там. В Мукдене, во дворце наместника, он успел просмотреть свежие американские газеты. Америка, конечно, провинция, но имеет прямой подводный телефонный провод из Лондона. Ну, а там-то все знают! Так прямо пишут, что заговорщики в России якшаются с японской разведкой в Европе.
"Впрочем, что это я, - приказал сам себе Макаров, - просто переутомился и вот до чего додумался, надо взять себя в руки".
Потом вспомнил о родных. Вспомнил, как заливался слезами отрок Вадим, прощаясь с отцом. Глаза адмирала слегка защипало... Поздний ребенок, что ж делать, но крепенький, и какая добрая душа, дай Бог здоровья! Мечтает стать моряком, но мать и слышать не хочет, собирается отдать его в частную гимназию - в светском обществе такое теперь в моде. Ну, вернемся, посмотрим, а не вернемся... Все в руках Божьих! Ему все ведомо, а нам надлежит лишь прилежно молиться...
- Ну, Степан Осипович, готово, кажется! - раздался вдруг громкий баритон Верещагина. - Не угодно ли взглянуть на дело слабых перстов моих?
Макаров предостерегающе поднял руку:
- Василий Васильевич, попозже, как вернемся в Артур. Чтобы не торопиться, а поглядеть как следует.
8 ЧАСОВ 40 МИНУТ 31 МАРТА 1904 ГОДА. ФЛАГМАНСКИЙ БРОНЕНОСЕЦ ЯПОНСКОГО ИМПЕРАТОРСКОГО ФЛОТА "МИКАСА".
ЖЕЛТОЕ МОРЕ НА ТРАВЕРЗЕ ПОРТ-АРТУРА. КАЮТА КОМАНДУЮЩЕГО СОЕДИНЕННЫМ ФЛОТОМ ВИЦЕ-АДМИРАЛА ХЕйХАТИРО ТОГО.
...Вот уже довольно долгое время Того смотрел на небольшой листок бумаги, держа его перед глазами. Против него неподвижно сидел каперанг из разведки. Его недавнее бурное оживление как рукой сняло, он замер в ожидании слов командующего. Странный человек этот вице-адмирал, недаром ему так мало симпатизируют многие важные господа в Токио. Известие, которое он ему принес, не имеет цены, почему же он не радуется? Да, самурай должен быть очень сдержан в словах, а особенно в жестах, но все же, все же...
Слов нет, сообщение прямо-таки поразило многоопытного адмирала. Сперва он обрадовался, но потом древний самурайский кодекс чести бусидо напомнил ему - нельзя поддаваться первому чувству, далеко не всегда оно правильно, как полагают простолюдины.
Листок, который вручил ему каперанг, состоял из нескольких колонок с цифрами - ясное дело, секретный код. Ниже давалась расшифровка на английский язык, все выполнено от руки, пишущей машинке не доверяли в интересах соблюдения тайны: можно ведь лишний листок подложить... А на язык английский разведка перешла потому, что японские иероглифы еще не научились кодировать.
Итак, ему кратко сообщали из Генерального штаба, что в Порт-Артуре ожидается совершение диверсий. В конце краткого текста - необходимое в таких случаях добавление: "По прочтении немедленно уничтожить, дать условный сигнал в штаб". Ну, этот сигнал отправит каперанг, ему пароли известны.
Того вытащил из ящика стола шведскую спичку (своих в Японии еще не научились производить) и сжег бумажку на глазах свидетеля. Он оценил тактичную предусмотрительность адмирала. Тот продолжал молчать, думал.
...Да, хорошая новость, то есть полезная, да. Но как это соотнести с соблюдением самурайского кодекса чести? Ведь бусидо прямо и строго требует совершить харакири, если честь задета и не может быть смыта кровью оскорбителя. А тут? Да, во время страшных внутренних смут при сёгуне Токугава самурай Судзуки получил приказ перейти в стан мятежников и дать им ложные сведения. Судзуки выдержал жестокую пытку при допросе, но поручение выполнил: враги пошли по горной дороге, попали в засаду и были разбиты. Самурай был торжественно встречен во дворце сёгуна, а ночью сделал харакири. Тем и прославился в веках. Он смыл со своей чести пятно и умер героем. Как же быть?..
Того откинулся на спинку стула.
- Благодарю вас, господин каперанг, за полезную новость, вы свободны.
Правильно он поступает! Новость именно "полезная", а не "добрая". Выполнял грязную работу не он, адмирал Императорского флота Хейхатиро-сан, а какие-то неведомые ему люди. Пусть они и отвечают за содеянное перед богами и божественным Императором. А он выполнил свой долг командующего флотом.
...Того поднялся на командирский мостик, раздалась команда "Хай!" (буквально "да", но соответствует русскому "внимание" и требует стойки "смирно"). Того коротко кивнул головой, что означало "вольно".
Погода стояла ясная, ветер небольшой, волнение моря слабое. Видимость отличная. Того поднес к глазам бинокль, всмотрелся. На горизонте уже показались сопки Порт-Артура. Эскадра шла прямо туда. Пока небосвод над крепостью оставался ясным, но скоро, возможно, а вероятно - сегодня он потемнеет от дыма...
* * *
Третьего февраля к девяти часам утра в особняк Макарова стали собираться гости. Пришли друзья и соратники, сослуживцы и знакомые семьи. Все были торжественны и взволнованны. Ровно в девять адмирал вместе с Капитолиной Николаевной вышел в переполненную гостиную. Он казался в самом лучшем настроении, был весел и сердечен. Поздоровались.
- А теперь, господа, - обратился Макаров к собравшимся, - прошу всех присесть перед дорогой по русскому обычаю.
Все тесно уселись, кто на чем, стало тихо. Макаров поднялся первым, улыбнулся:
- Ну, с Богом, господа! Давайте простимся.
Он обнялся и поцеловался со всеми. Многие украдкой смахивали слезу. Некоторые плакали не таясь. Ведя под руку Капитолину Николаевну, Макаров вышел на крыльцо. Улица была заполнена народом, огромная толпа офицеров, матросов и горожан теснилась у самого крыльца. Раздались приветственные возгласы, крики "ура!". Макаров снял фуражку и поклонился. Тогда он сказал несколько слов, которые назавтра газеты разнесли по всей России:
- Спасибо, братцы, что собрались проводить меня. Там началось жаркое дело. Нужны люди - поеду и я. В переживаемые минуты нужно поддерживать друг друга, и я еду туда.
К крыльцу подали кибитку. Макаров посадил Капитолину Николаевну, уселся сам. В морозный воздух снова взлетело "ура!". Кучер тронул вожжи, лошади рванули вперед, зазвенел колокольчик. По накатанной санной дороге через замерзший Финский залив кибитка понеслась в Ораниенбаум.