Одно 150-мм орудие на вершине горы 131 изменило бы весь ход сражения на северном берегу Тайцзыхэ. Две гранаты прогнали бы Куроки с его штабом с удобного холма "Ласточкино гнездо". Понтонный мост был бы в опасности. Полевая артиллерия 2-й дивизии была бы совершенно подставлена под огонь, а войска, укрепившиеся в Маньчжуяме, вряд ли смогли бы вынести непрерывный ряд легко взрывающихся гранат в 40 килограммов, выпущенных на таком расстоянии и под таким углом. Даже японские горные орудия, которые стреляли с таким успехом с южной стороны хребта Гочосан, были бы приведены к молчанию и легко отправлены в гаолян 150-мм орудием на сопке 131. Я не хочу сказать, что русские должны были учиться на опыте английской армии. Но отчего не воспользоваться уроком скромных буров? В Южной Африке на Бульвану так же трудно было втащить большое орудие, как и на сопку 131; на Лиденберг и Ленг-Нек сделать это было еще труднее.
Однако 2000 человек могут заставить орудие лезть в гору с легкостью серны, а если оно, сделав свое дело, и будет потеряно, что за беда! Пушки не сувениры, а смертоносные орудия.
Еще более непонятно для меня то, что русские не попытались воспрепятствовать переправе 12-й дивизии в Лентоуване. Никогда еще не представлялось более удобного случая для применения такого рода войск, каким, казалось бы, должны быть казаки. Мы в настоящее время даже ввели в официальную военную фразеологию слова "казачий пост", до такой степени прекрасной представлялась нам казачья система сторожевой и разведочной службы. Даже при самой элементарной системе получение сведений о японской переправе, как только она началась, не представило бы затруднений; я даже знаю из достоверных источников, что движение это не велось в особой тайне. А раз тревога поднята, то кавалерия должна была еще до наступления утра находиться в горах, к северу от реки, иначе нечего ее кормить. Если бы ей и не удалось остановить движение дивизии, то во всяком случае она могла бы серьезно потревожить ее и замедлить ее наступление.
План Куропаткина останется невыясненным, пока не будут получены сведения с русской стороны, однако безусловно кажется, что у него не было иного намерения, как собрать в Аньпине и Айсандзяне достаточные силы для отражения атаки Куроки и Оямы. Но всякие планы должны быть основаны на принципе поражения неприятеля. Мудрое правительство может простить неудачу генералу, потерпевшему поражение вследствие чрезмерной широты своих планов. Но генерал, ожидающий событий, старающийся обеспечить себя на всяком пункте, предпочитающий лучше упустить благоприятный случай, чем взять на себя ответственность, которой можно избежать, подобный генерал хорош только с точки зрения врага.
Когда Куроки одержал победу 26 августа и 28-го укрепился на правом берегу Танхэ, Куропаткин начал утрачивать свое спокойствие. Очевидно, ему представлялась 1-я армия, делающая форсированный переход к Ляояну за его спиной. Вместо того чтобы отослать назад только одну дивизию на помощь против Куроки, пока сам он даст сражение Ояме при Айсандзяне, он отозвал все войска, на которых это не могло не подействовать угнетающим образом, и скомкал их на расстоянии 5 или 6 миль вокруг Ляояна. Этим он необыкновенно ободрил японцев (факт, который я могу лично засвидетельствовать) и помог им привести в исполнение давно задуманное, страстно желаемое тактическое сосредоточение.
Сражение было уже на три четверти выиграно Оямой, когда даже в этой стадии счастливая случайность снова дала Куропаткину шансы на успех. Река Тайцзыхэ разлилась; 2-я и 4-я армии абсолютно не могли сосредоточиться на северном берегу, и тактическое сосредоточение, которое казалось почти законченным, было затруднено. Одной русской дивизии при нескольких бригадах артиллерии и казаках для несения дозорной службы по берегу было бы достаточно, чтобы в данную минуту удержать Ояму. Остальную часть армии можно было обрушить на голову Куроки. Маловероятно, чтобы будущее столетие представило нам такую глубоко фатальную дилемму: воспользуются ли русские разлившейся рекой только как средством прикрытия бегства, или же они не упустят посланной им судьбой удачи и сделают разлив реки основанием маневра для контратаки против 1-й армии? Был действительно ужасный момент, когда казалось, что Куропаткин хочет испытать судьбу и дать русскому солдату возможность участвовать не в частичных стычках, а в настоящем сражении, где резервов не берегут понапрасну, а все солдаты находятся в боевой линии, как было у Куроки 31 июля или 26 августа. Но нет: в то время как судьбы империи лежали на весах, начинается отступление к Мукдену, которое заставило все еще державшихся на позициях русских упасть духом и возобновило энергию истощенных японцев. Командиры 1-й армии сыграли свою роль вовсю; никаких резервов - каждый офицер и солдат дерется как дикая кошка - зубы, ногти, все идет в ход. Русский же главнокомандующий никогда не бросал в дело всю армию, как, я уверен, сделал бы отважный и отчаянный Скобелев.
Я начал со стратегии, а закончу тактикой. Японская тактика достигла идеала в пользовании каждым отдельным человеком (исключая кавалерию) и в выполнении общей идеи сообразно с обстановкой, не заботясь о мелком риске или неудаче. Японские вожди вовремя придерживались принципов Наполеона, что моральный элемент относится к материальному, как 3:1. Русские вожди поступали иначе. Толстой говорит, что армия - всё, а генералы ничто. Наполеон, наоборот, утверждает, что на войне нужен "человек", а не люди. В таком блестящем обществе я не осмеливаюсь высказать свое скромное мнение.
В русском солдате есть материал для образования хорошего воина; если он сражается за что-нибудь понятное для него, простое и определенное, то способен на решительные атаки, о чем свидетельствует масса убитых. Но таская войска взад и вперед (удручающее занятие, для которого у наших солдат есть меткое, но нецензурное выражение), уводя их преждевременно и поспешно из тщательно выстроенных укреплений, уступая поле сражения вследствие потери одной или двух маловажных позиций, легко превратить армию героев в армию зайцев. Я считаю огромным достоинством русского солдата, что он в значительной степени не поддавался деморализующей тактике своих вождей".
* * *
Да, приятно читать одобрительные слова иностранного опытного наблюдателя о доблестях русского солдата, хоть это нам и привычно. Однако сражение под Ляояном окончилось в пользу японской, а не русской армии. Вяло отбивая вражеские атаки, постоянно пятясь назад, русское командование решилось наконец на общее отступление.
Обстоятельства эти трагикомичны. Несколько дней шли упорные встречные бои за Нежинскую сопку, сопровождавшиеся большими потерями с обеих сторон. Солдаты держались стойко, но российский генерал Штакельберг не выдержал, на рассвете 21 августа (3 сентября) он послал Куропаткину паническую телеграмму: "Поздно вечером и ночью войска наши сбиты и очистили даже позади лежащие сопки". Главнокомандующий словно бы обрадовался поводу для отступления, на листе донесения он наложил флегматичную резолюцию: "Очень печально. Ввиду отступления Штакельберга приходится отступать к Мукдену и далее". Действительно, можно только повторить тут, "очень печально"...
В ту пору потери подсчитывались точно, причем всеми воюющими сторонами. Итоговая сводка потерь сражения под Ляояном такова: русские потери составили 541 офицера и 16 493 рядовых, японские - 600 офицеров, 23 243 рядовых.
Нечасто бывало в военной истории, что победитель в сражении нес более высокие потери, нежели побежденный. Впрочем, потерь среди генералитета в русской армии не было. Как видно, они не пытались вдохновить подчиненных личным примером. Казалось, в начале ХХ столетия русские воинские традиции, идущие от Петра Великого, Суворова, Нахимова и Скобелева, подзабылись. За это всей России пришлось платить дорогую цену.