Каперанга настолько обрадовала такая возможность, что он позволил себе коротко, но очень весело рассмеяться. Адмирал остался неподвижен, как статуя, да и веселья своего офицера не разделял. О мои великие предки, думали вы когда-нибудь, что вашему недостойному потомку придется выслушивать о грязных "диверсиях". О стальной стружке, подсыпанной противнику? Или это тоже двадцатый век? Жестом Того попросил продолжать.
- Броненосцы стоят у стенки, каждый день, включая воскресенье, туда приходят сотни рабочих, надзор за ними очень слаб, как знает ваше превосходительство, русские вообще очень беспечны. Влияние революционных партий среди столичных рабочих очень велико, особенно среди молодых. Наши агенты получили строгое задание - пусть революционеры, нам обязанные, найдут хотя бы несколько рабочих, готовых, если угодно, за деньги, заняться устройством дел, называемых новомодным словом "диверсия".
Адмирал неожиданно поднялся, опережая его, вскочил каперанг и замер по стойке "смирно". Нет, он совсем не был подхалимом, таковы были традиции во всех родах императорских вооруженных сил. Того сказал:
- Ваш доклад очень интересен.
Офицер низко поклонился.
- Прикажите подать нам зеленого чая.
Чай пили, как и положено, молча. Движение мысли не остановишь, и каперанг опять не мог не обратить внимания на европейские привычки адмирала: чай пили, сидя за столом (не письменным, а другим, в глубине каюты). Что ж, воля начальника - закон для самурая.
За чаепитием каперанг невольно скосил глаз в угол каюты: там высилась шведская стенка, на полу стояли гири, штанга с дисками и прочие принадлежности для занятий гимнастикой. Того перехватил этот взгляд и про себя усмехнулся: он несколько лет прожил в Англии и от своих британских учителей перенял любовь к спорту. Вот и первыми, и вторыми Олимпийскими играми он очень интересовался. Летом состоятся третьи игры, говорят, самые большие по числу участников. Пройдут они в большом американском городе Сент-Луисе, что на Миссисипи. Того непременно поехал бы туда, но...
Увы, у японцев пока никакого интереса к спорту нет. Ничего и не пишут газеты о приближающихся играх, Того следит за их подготовкой по английской и немецкой печати (оба языка он знал свободно).
В дверь постучали, вошел адъютант адмирала. Согнувшись и разогнувшись в поклоне, доложил:
- Ваше превосходительство, главный штурман эскадры с текущими вопросами.
Того разрешил войти. Тогда поднялся каперанг:
- Ваше превосходительство, разрешите подняться в радиорубку, с часу на час мы ждем исключительно важную шифровку из Чемульпо.
Ему было разрешено. Доклад эскадренного штурмана состоял из текущих мелочей, курс точен, отставших кораблей нет, около 9 часов выйдем к рейду Порт-Артура. Откланялся, вышел.
И тут даже не вошел, а влетел каперанг:
- Ваше превосходительство, новость, хорошая новость, это будет нашим подарком императору!..
Порт-Артур, 6 часов 40 минут.
Каюта вице-адмирала Макарова. (Продолжение).
Макаров вернулся к столу, сел, решительно придвинул к себе бумаги. Начинался его обычный рабочий день. А работал он всегда много, очень много. Однажды, это было незадолго до начала войны, адъютант адмирала описал его каждодневный деловой ритм в течение дня - с раннего утра до позднего вечера. Вот как он выглядел.
...Ровно в восемь часов в доме звучал низкий, бархатный бас: "Подъем! Подъем!" Дядя Стива (так звали дома Степана Осиповича, уменьшая имя Степан по манере того времени - вспомним Стиву Облонского из "Анны Карениной") обязательно появлялся в детской и громко хлопал в ладоши, повторяя: "Подъем!" И не уходил, пока дети не поднимались, причем строго требовал от них вставать быстро и без хныканья (последнего адмирал особенно не терпел, даже в детях). Поднимались и все домочадцы, все, кроме Капитолины Николаевны, она не любила жесткого распорядка дня, и для нее непреклонный Макаров делал исключение: мимо ее комнаты он проходил на цыпочках и слово "подъем" не произносил.
Ровно в 8 часов 45 минут (всегда при всех обстоятельствах, если он только не был в отъезде) Макаров в своем кабинете принимал срочные служебные доклады. С 9 до 11 он объезжал корабли, казармы, учреждения, склады. К половине двенадцатого возвращался к себе в особняк, рассматривал и подписывал приготовленные для него документы. Точно в полдень он заслушивал ежедневный доклад начальника штаба порта, а затем принимал посетителей (уже как губернатор, то есть глава гражданской администрации в Кронштадте). Длилось это приблизительно до половины второго. В два часа к Макарову прибывали старшие начальники порта с докладами, а затем они вместе с адмиралом совершали объезд портовых работ.
К пяти часам (исключения случались тут тоже крайне редко) адмирал возвращался домой и ложился спать. Поступал так Макаров в точном соответствии с русской пословицей (ее теперь мало знают и еще реже исполняют: предобеденный сон золотой, а послеобеденный - серебряный). Засыпал он сразу же, как только ложился, - всегда и в любых условиях. Адмирал считал это свойство совершенно необходимым для военного человека, который, находясь в походе или на войне, не может рассчитывать на регулярное расписание, поэтому для восстановления сил должен приучить себя засыпать мгновенно - ведь неизвестно, когда может прерваться сон моряка.
В 5 часов 45 минут вечера (типично морская точность!) Макаров вставал, принимал душ, после чего садился обедать. Обычно к обеду приглашались знакомые и сослуживцы и велись деловые разговоры - застольной болтовни адмирал терпеть не мог. Пообедав и покурив с гостями, Макаров занимался домашними делами, играл с детьми. С восьми часов вечера - опять дела: он принимал краткие доклады своих подчиненных, тех, с кем не успел встретиться днем, и садился работать. Писал Макаров очень быстро. Причем обычно в копировальную книгу, чтобы иметь второй экземпляр письма или доклада (похвальная предусмотрительность: только благодаря этому сохранились многие важные документы по истории русского флота). Пользовался он карандашами, причем обязательно остро отточенными. Такие карандаши лежали на столе справа от него: затупив карандаш, он передвигал его влево. Когда Макаров работал, его смел беспокоить только один человек - старый его денщик Иван Хренов. Он служил с адмиралом долгие годы (еще с "Витязя") и никогда с ним не разлучался. Хренов тихо входил в кабинет, молча брал затупленные карандаши, лежавшие слева, точил их и так же молча клал с правой стороны стола. И удалялся. В половине двенадцатого Макаров пил чай (прямо у себя в кабинете) и при этом иногда тут же диктовал на машинку тексты своих записок или статей. После чая снова продолжал работать. Ложился спать ровно в час, не раньше и не позже.
Утром он аккуратно поднимался - и без всякого будильника - в семь часов. Затем следовала гимнастика (с тяжестями и без оных), холодный душ (только холодный!) и завтрак (простой и обильный), а в восемь утра в адмиральском доме опять раздавались басовитые восклицания: "Подъем! Подъем!"
В распорядке дня Макарова упомянута гимнастика. Это казалось удивительным, когда спорт почитался привилегией (или прихотью) одних лишь английских аристократов. Макаров же всю жизнь был страстным поборником физической культуры. Он отличался недюжинной силой, недурно плавал, был хорошим гребцом, до последних дней сохранял стройную осанку.
Расписание приведено для домашней и мирной жизни, а в море, тем паче на войне Макаров еще сокращал время сна.
...Опытный руководитель, адмирал быстро, что называется, "разбросал" документы: это поручалось исполнить одному, то - другому, тут он давал согласие на чье-то предложение, тут - отказывал и возвращал документ адресанту. Дважды к одному вопросу он не возвращался, решал сразу, без проволочек и откладываний. Буквально в несколько минут все дела, большие и не очень, были решены.