Эмилия посмотрела на меня и заметила:
— Мне говорили, что при падении вы получили огромный синяк… или набили шишку? Я и представить себе не могла, что вы такая неловкая. Я убеждена, что есть другое, более логичное объяснение вашей травмы. Или это опять какая-нибудь тайна?
— Очень мило с вашей стороны поинтересоваться состоянием моего здоровья, — произнесла я вежливо. — К сожалению, я не могу вам дать разумного объяснения.
Роза засмеялась, и отец строго взглянул на нее.
— Я могу лишь предположить, что кто-то напал на меня, зная, что я нашла ваши сокровища, — продолжала я. — Но в любом случае — драгоценности исчезли.
Ложка выпала у Эмилии из рук. От этого дребезжащего звука у меня снова заболела голова.
— Вы видели мои драгоценности?
— Пару штук из них.
Самым удивительным образом дети избегали моего взгляда, и это было особенно заметно, потому что Эмилия уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
Когда молчание стало уж очень напряженным, Николас спросил меня, наморщив лоб:
— Вы кого-нибудь видели или слышали перед тем, как упали? Только правду, Ливия! Не бойтесь ничего.
Я с удивлением заметила, что Пен сильно покраснел и уставился в свою тарелку.
Несмотря на внутреннюю напряженность, я спокойно ответила:
— Нет, я не видела никого. И не слышала тоже никого. И я даже не знаю: то ли я ударилась о дверь, то ли дверь ударила меня по голове.
— А бриллианты? — настаивала Эмилия.
— Я обнаружила их в старинном стуле с шелковой обивкой, который стоит наверху, в одной из камер. Одна из драгоценностей, вероятно, вылетела из окна, когда я разбила его стулом, и кто-то, проходивший через сад, поднял ее. Кто-то… — я замолчала, не зная, уверить ли мне о накидке, а затем продолжила, — … кто-то в огромной накидке.
Все были удивлены, когда Роза засопела и, наконец, разревелась, а Пен дал ей подзатыльник.
Я встала между детьми, положила руку Розе на плечо и спросила:
— Пойдем в твою комнату?
— А что же случилось с человеком в накидке? — не терпелось узнать Эмилии. — Это мог быть только тот чудовищный старик. Он наверняка украл драгоценности, пока вы были без сознания. Все правильно, — он повернулась к Николасу, — они одного поля ягодки. Не забывай, Ник, что именно она нашла это существо. И нужно ли нам об этом знать что-нибудь еще? Подумай только о ее прошлой жизни и ее преступлениях; о Габриэлле…
— Замолчи! — закричал Николас прежде, чем я успела что-нибудь сказать. — Мисс Ливия ни в чем не виновата. Ты поняла? О, хотел бы я, чтобы со всеми мне было так же спокойно и надежно, как с ней.
Его яростная речь в мою защиту наэлектризовала детей, как, впрочем, и меня. Мы смотрели на удаляющуюся в гневе Эмилию. Она остановилась у двери в кухню.
— Я тебе это докажу, — заявила она уверенным тоном. — Этот старик еще заговорит, когда я возьму у Тиссо топор для разделки туш.
Этот выпад Эмилии вызвал у Николаса только злую улыбку. Так как мы с детьми удивленно смотрели на него, он пояснил:
— Я только что разговаривал со стариком Жиро. Если он и взял драгоценности, то во время моего допроса их у него не было. Хотя это ни о чем не говорит, — добавил он после паузы.
— Вы действительно думаете, что Жиро в чем-то замешан? — спросила я удивленно.
— Я уверен, что человек, ответственный за все происшествия в «Голубых Болотах», виновен и в смерти Габриэллы. И при всей моей фантазии я не могу себе представить, что могло быть между Жиро и Габриэллой.
Я думала так же.
— Сэр, я полагаю, нам нужно запереть на ночь все двери, а завтра утром продолжить разговор, — предложила я.
— Вероятно. Но в любом случае мне нужно проводить эту чертову бабу в подвал, иначе она проломит себе череп.
Дети направились к лестнице. Я последовала за ними, но Николас встал передо мной и прошептал на ухо, хотя я была уверена, что Пен все слышал:
— Я желаю увидеть вас еще раз перед сном.
— Если вам угодно, сэр…
— И не называйте меня постоянно сэром, черт побери. Вы будете называть меня сэром и после нашей свадьбы?
Я даже улыбнулась от такого оригинального признания в любви.
— Раз уж такое дело, сэр, я буду называть вас так, как захотите, — ответила я задорно.
Я не знаю, что понравилось ему больше: моя улыбка или мой ответ, но он поцеловал меня, хотя Пен и Роза с каменными лицами наблюдали за нами. Я не сопротивлялась, и меня совсем не удивило, когда он резко отпустил меня. Грубоватость была в его натуре.
— Идите, моя девочка. А я провожу эту идиотку по подвалу. Иначе она наверняка сломает себе шею.