— Нет, что вы!.. Мы смертные, но прибыли сюда из далекого будущего. Вас, Гомер, помнят и чтят, как великого поэта… Ваши песни записаны. И «Илиада» и «Одиссея»…
— Записаны?.. Не понимаю…
— Ну, такими значками, на тонких белых листах.
— Так поступают финикияне, — задумчиво сказал Гомер. — Я слышал об этом.
— Но должен вас огорчить… Некоторые сомневаются, что вы действительно жили на свете, Гомер…
— Боги не знают сомнений. Вы — смертные, — усмехнулся Гомер и быстрым движением ощупал скалу, на которой сидел, и я увидел, что рука его была сильной и ловкой. Потом он наклонился и, подняв с земли камень, сильно сжал его в руке.
— Нас, видите ли, очень интересуют некоторые противоречия в ваших поэмах…
— Не смеетесь ли вы надо мной, чужестранцы? — громко спросил Гомер, и сквозь прорехи в его сером плаще было видно, как напряглись его все еще могучие мышцы.
— Осторожно! — воскликнул Артем и схватил старика за поднятую для удара руку.
Какое-то мгновение Гомер сопротивлялся, но вот его рука разжалась, и камень покатился с обрыва.
И море, всплеснув, приняло его далеко внизу.
— Сейчас каждый может обидеть слепого… — грустно сказал Гомер. — Зачем я вам? Идите своей дорогой.
— Мы вовсе не хотели вас обидеть, мы говорим правду, но некоторые противоречия в ваших поэмах… Вот, к примеру, я хотел узнать… Вы часто говорите в песнях об Одиссее, о железных изделиях, об употреблении железного оружия. Ведь в ваше время его еще не знали?
— Не знали? Да, не знал тот, у кого не было быков круторогих, чтобы выменять на них топор из седого железа, меч или нож. Разве вы не встречали торговцев, что привозят из-за моря украшения и оружие? Много берут они за них пленников и вина, и быков, и шкур…
— Возможно, возможно… Но все-таки согласитесь, Гомер…
— Постойте, — перебил меня Артем, — сейчас мой черед спрашивать… Гомер, вы что-нибудь ели сегодня?
— Ни вчера, ни сегодня… — ответил Гомер. — Здесь не хотят слушать моих песен. Двенадцать кораблей краснощеких, полных смелыми воинами, увел к берегам Илиона Одиссей, сын Лаэрта, и они не вернулись… Этого здесь не забыли…
Артем бросился к нашей «тележке», достал оттуда сверток и побежал к нам, а я воспользовался случаем и прямо спросил Гомера:
— Считают, что вы сами, Гомер, во время войны с Троей были в рядах ахейцев. Это правда?
— Был, — как-то очень задумчиво ответил Гомер. — А с кем из героев меня сравнивают?
— Ни с кем, — пожал я плечами. — Считают, что вы были простым воином, а потом воспели то, что сами видели.
Артем подбежал к нам и, развернув бумагу, осторожно взял Гомера за руку и вложил в нее ломоть хлеба с сыром.
— Ешьте, — сказал Артем. — Это хлеб и сыр…
Гомер медленно откусил небольшой кусочек бутерброда, проглотил его и, спрятав остальное в складках одежды, сказал:
— Хлеб — как воздух, сыр вкусный… Я верю вам, чужестранцы, вы не смеетесь над нищим стариком. Спрашивайте, я расскажу обо всем…
— Из ваших песен, Гомер, мы знаем, что Одиссей, убив женихов Пенелопы, вновь стал царем Итаки… Он долго жил?
— Когда-нибудь я сложу об этом песню, — сказал Гомер. — Не сейчас, потом… Да, Одиссей убил женихов… Вопя и. стеная, вынесли родственники убитых трупы из дома. Кто жил на Итаке — тех схоронили свои. Тех же, кто был из других городов, по домам разослали… Рыбакам поручили на судах быстроходных тела их доставить. Но вот Евпейт поднял против него кефаллонцев…
— Знаем, знаем, — сказал я. — Позвольте, Гомер, прочитать вам это место на память… «Злое дело, друзья, этот муж для ахейцев придумал!.. Нам это будет позором и в дальнем потомстве, если за наших невинных детей и за братьев убийцам мы не отмстим!..»— Да, он так сказал и повел к Одиссееву дому толпу кефаллонцев…
— И был убит?
— Да, был убит…
— А потом, что было потом? — нетерпеливо спросил Артем.
— Прибыли рыбаки к семьям убитых, и ночью неслышно пристали к Итаке семь кораблей чернощеких. Поздно увидел их мачты Одиссей. Акефаллонцы… одни равнодушно, другие с тайною злобой смотрели, как бьется у двери своей Одиссей. Первым погиб Телемах, сын Одиссея. Евмея сразили стрелой, и погиб свинопас, преданный, смелый старик… Выбили меч из руки Одиссея и ремнями ноги его и руки связали. Потом крики раздались: «Убить Одиссея! Смерть ему, смерть!..» — «Нет!» — сказали те, кто помнил силу и ум героя, того, кто по праву шлем доспехи Ахилла носил. «Пусть же ослепнет!» — вскричал из толпы неизвестный, глаза его злобой пылали… Верно, родственник был он тому, кто погиб от руки Одиссея… И ослепили героя… Со смехом в лодку столкнули, а море бурлило… «Тебе, Посейдон, наша жертва, прими!» — так крича, провожали лодку с героем… Долго носилась она по буйным волнам, и шептал в уши страдальца ветер морской: «Помнишь, как ты ослепил Полифема? Квиты с тобой мы, живи, если сможешь, герой…»
— А что было потом?
— Волны выбросили челн на берег песчаный. Чайки кричали вокруг, дерзко кружились они над головой Одиссея… И плача кричали: «Ты жив, Одиссей!» Долго скитался герой, но все его гнали… Там хлеба кусок, там гроздь винограда — вот и вся его пища… Годы прошли. Узнать в старике ослепленном героя никто не посмел, и однажды, было это в Афинах, сидел Одиссей у огня, знатный хозяин велел миску с супом налить… Кто-то пел, и струны звенели, и шумно было вокруг… А потом разговор сам собой зашел о войне и потерях, и имя— Одиссея ктото назвал, говоря: «Нет, не пала бы Троя, если бы муж многомудрый хитрость свою не исполнил бы смело». Так они говорили, а нищий старик ближе сел к очагу. Свет без глаз не увидишь, только тепло шло к нему. И герои, друзья вдруг встали вокруг.
«Ты один, Одиссей, нас пережил. Неужели бесследно мы из жизни ушли?» — так сказали герои, и тогда Одиссей, вспомнив все, вдруг поднялся и, босыми ногами осторожно ступая, в угол пошел, где звенела кифара, и робко ее попросил… И, струны взяв все в ладонь, сразу их отпустил… Звук едва замер, запел Одиссей про Ахилла, про гнев его страшный, столько горя принесший ахейцам. Так и ходит герой по земле своей милой. Кто накормит, кто псов натравит, но слава о подвигах великих героев живет, и с нею живы они… И часто сила неведомая гонит его к этому берегу. Знает он — там, в дымке тумана, берег Итаки родной…
Мы вернулись к нашему аппарату. «Тележка» ответила на прикосновение Артема ворчанием моторов.
Артем набрал на пульте аппарата какие-то цифры.
В задумчивости я опустился на сиденье.
— Судя по всему, этот старец считает Одиссея и Гомера одним и тем же лицом… — сказал я. — Не знаю, как на это посмотрят мои коллеги… Некоторые, безусловно, встретят мое сообщение без энтузиазма…
— Вот что, — сказал Артем. Он стоял на земле и наклонился ко мне, грудью опираясь на борт «тележки». — Поверните к себе вот эту рукоять.
Я выполнил его указание и только тогда, когда Артем зашагал по тропинке навстречу старцу, а тот встал и пошел к нему навстречу, по знакомому дрожанию на глазах расплывающихся предметов я понял, что Артем остается… И откуда-то странно искаженный пришел вдруг возглас старца:
О Зевс, наш родитель! Так есть еще боги на светлом Олимпе! Не ты ли это, сын мой, Телемах?
До сих пор не могу разобраться в случившемся.
Меньше всего я мог ожидать, что так поступит человек, влюбленный в технику. Меньше всего…