Лена подумала о своей сестре, вспомнила, как Ниночке было три годика и неудачно спрыгнув с качели, она повредила лодыжку. Матери и отчима дома не было. И она несла сестру на руках до больницы. Вспомнила, как сестренка хвостиком бегала за ней, когда она со своими подружками хотела идти на дискотеку. Подруги предлагали убежать от неё, но ей становилось её жалко, и она оставалась с сестрой.
Дверь открыла Нина. Шустренькая, одиннадцатилетняя худенькая девочка. Кинулась на шею сестре.
- Я так соскучилась, - шепнула она на ухо Лене.
Она поставила сумку на пол в коридоре, разулась, осмотрелась. По сердцу прокатилось томное воспоминание её детства. Нина стояла рядом, словно понимая сестру, ожидая пока та придет в себя, и они повеселятся в её комнате.
Они прошли через зал в детскую.
Лена помнила эту комнату: жёлтые в горошек обои, старый стол, за которым она делала уроки, ящик с игрушками да две кровати - её и Нины. Теперь детская напоминала офис: белые стены, белый стол, такого же цвета компьютер, большой - под самый потолок - шкаф и напротив розовенький диван-книжка.
- Ничего себе! Это что, отчим расщедрился?
- Я называю его «папа», он действительно меня любит. Ну, просто, мы решили как-то изменить привычный уклад нашего быта.
Отец так говорит, да вот это он её обработал! Интересно, как мать реагирует, она за копейку удавится.
- Мама придет позже. Она на рынок пошла. А папа хочет сделать тебе сюрприз и скоро подойдет, - журчал Нинин весёлый голосок.
Лене захотелось уйти, она чувствовала себя совсем ненужной своей сестре. В её голове рассыпалась та мозаика, которую она сама себе сложила ещё до приезда, представив, как тяжело живут Нина, мать и отчим. И им нужно как-то помочь, если не всем, то, по крайней мере, своей любимой сестре.
Нина достала из стола фотоальбом, и, усевшись с сестрой на диване, принялась показывать, весело поясняя каждую фотографию.
Смотри - это мой класс. Это Анька Морозова, это Светка Мамаева - ты должна её помнить, они здесь жили в соседнем подъезде.
Она встала, надув щеки и упрев кулачки в бока:
- Вот такая была, когда злилась. Помнишь? Так смешно было.
- Как-то смутно.
- А вот, Ольга Крючкова - красавица, отличница. А это Сережка Вершняков, правда, красивый?
Лена пригляделась, интересно, кто нравится её сестре.
- Он же угрятый.
- Да, а ну и что, зато такой веселый, и с ним интересно. А вот наша классная Галина Петровна - очень хорошая.
Они перелистнула страницу.
- Это я в лагере «Солнечном» - жуткое место. А это папа нас повез в деревню к своим родителям. Правда, они умерли, - сказала Нина грустно, - но там было много родственников.
Они просмотрели весь альбом, и Нина спохватилась:
- Ой, Леночка, пойдем чаю попьем, поедим.
- Давай, - согласилась она, - я только выйду в коридор покурить.
- Ты куришь? - удивленно сказала Нина.
- Ну так, балуюсь. Очень редко.
Она встала с дивана, достала из сумочки пачку сигарет «Гламур», зажигалку и ушла.
На площадке между квартирами, пуская дым, как ей казалась очень загадочно, она подумала, не позвонить ли ей Андрею. Вечером. Сейчас надо вытерпеть общество матери и отчима. Или Димону - они единственные остались в городе из их старой компании.
***
В серой кофте, джинсах и белых найковских кроссовках, Лена напоминала девушку, вышедшую на утреннюю пробежку. Если бы не выражения её лица: Лена бежала, выпучив глаза, подняв брови и открыв рот, словно в порыве крика. Ей казалась, она бежит очень медленно, будто во сне - как бы не бежал, всё ровно не убежать.
Во рту пересохло, дышать становилось всё трудней. Обессилив, она опустилась на корточки, упёршись спиной в бетонную стену пятиэтажного дома. Тяжело дыша, съёжилась в комок. Голые кустарники, деревья без листвы, как ножки гигантских насекомых. Они ведь мертвые. Куда мне идти? Я одна. Лена хотела позвать на помощь, но страх ей не дал, а вдруг её услышат псы. «Я совсем не должна была быть здесь. Моё место там, в Москве, на третьем курсе химического факультета. Грёбаная химия. Всё грёбаное. Жизнь, в первую очередь. Я просто хочу выбраться из этого города. Постоянные неимоверные проблемы. Мать - гадина, не хотела отпускать меня, мол, боится за меня». Потекли слёзы, не обращая на них, она продолжала немой монолог. «Враньё все это было, от этого ещё противней. Да если это была правда, неужели я уехала бы. Она просто не хотела терять дармовую няньку. А я молчала, прикидывалась овечкой, лишь бы отпустили. Мне приходилось это делать, терпеть, постоянно следить за собой». Плача, она закрыла лицо руками. «А теперь надо встать и идти», - твердо сказала она себе.