Слава помолчал, подумал и тихо, нараспев, начал:
Вдруг одеяло, как живое, зашевелилось и медленно поползло с кровати. Павка инстинктивно схватился за него и стал тянуть к себе.
Слава отнесся к внезапному нападению спокойно. Он сел и возмущенно спросил:
— Сашка, почему ты не спишь? Отбой тебя не карается?
Знакомый голос, тот, что кричал дежурного Славу, обиженно ответил:
— Я за тебя, Славка, больше никогда дежурить не буду! Ты всегда так, Славка! Как стихи писать — подежурь, а читать — другим. А мы хуже, да?
— Ничуть, — подтвердило несколько голосов.
— Читай для всех, — потребовал Саша.
Ребята прослушали стихи, похвалили. Павлик в третий раз за день рассказал о цели приезда в Малахит. И четвертый отряд твердо решил тоже взяться за розыски героя.
Уже обозначались бледные квадраты окон, уже на востоке протянулась чуть розовая полоска зари, уже чирикнула пичужка на ветках кудрявой березы под окном, а пионеры сидели на кроватях, обхватив руками голые коленки, и говорили о героях революции, которые завоевали для них светлую счастливую жизнь.
В полдень Павка шагал в первой шеренге четвертого отряда к холму, за город. Гордо возвышался на холме белый мраморный обелиск — памятник большевикам-подпольщикам.
Сели прямо на траву, поотрядно, большим, но тесным кругом. В центре — Павел Иванович. На нем просторный полотняный костюм. Серебряные виски оттеняют глубокие морщины на открытом смелом лице. Глаза у Павла Ивановича добрые, ласковые.
Никогда не забудет Павка рассказа Павла Ивановича о бесстрашной подпольщице Цветковой.
Задержали Веру белоказаки в Черном бору, недалеко от города. Ходила девушка к партизанам, чтобы сообщить им день и час выступления рабочих Малахита против колчаковцев. И вот на обратном пути, миновав самые опасные места, наткнулась она на кавалерийский патруль. Черноусый сотник остановил Веру, окинул ее подозрительным взглядом, заглянул в корзинку с грибами и грозно спросил:
— Что по лесу шляешься? К партизанам ходила?
Вера прикинулась глупой деревенской девчонкой и совсем было одурачила беляков, которые смеялись над ее испугом и нелепыми ответами.
Но у городской окраины повстречался казакам Мишка Жаднов, сын золотоскупщика. Увидел он Веру и оскалил щербатый рот:
— Допрыгалась, большевичка! Дружка-то повесили, и по тебе петля слезы льет!
Метнулась Вера к плетню. Черноусый сотник дал шпоры коню, догнал ее и ударил плашмя саблей по русой голове. Упала девушка. Высыпались из корзинки грибы, и выпали наганы, которые лежали на дне.
Скрутили белоказаки бесстрашную подпольщицу и бросили в подвал. Начались допросы и пытки, но она молчала. А подпольщикам сообщила запиской, что партизаны поддержат рабочих в нужный день и час.
— Вот здесь, где сейчас обелиск, — показал Павел Иванович, — зарубили белоказаки Веру Цветкову с товарищами. Изрубили в куски. Мы потом отомстили за них колчаковцам…
На поляне стояла тишина. Дружно гудели пчелы на розовых головках клевера. Стрекотали кузнечики, да в синеве перешептывались листья высоких тополей.
Светлоглазая Маринка отвернулась и как-то странно засопела носом. Саша тронул рукой узенькое загорелое плечо.
— Маринка, ты что?
— В глаза пыль набилась.
— Нет, Маринка, это не пыль. Сейчас и ветра-то нет. Это, Маринка, другое…
— Другое, — всхлипнула девочка. — Я бы, наверно, не выдержала.
— Выдержала бы, Маринка, обязательно! Когда трудно, ты всегда думай о бесстрашных революционерах!
Павел Иванович закончил рассказ. Саша встал, вытянул руки по швам и запел:
Замучен в тяжелой неволе,
Ты славною смертью почил…
Песня ширилась, росла. Привлеченные ею, подошли рабочие. Остановились у обелиска, сняли кепки и присоединили к общему хору сильные, суровые голоса.
Потом Слава читал стихи, а Павлик рассказывал о Григории Лапине. Павел Иванович, лично знавший многих командиров из полка «Стальной солдат революции», не помнил такого.
С грустью покидал Павлик лагерь. Медленно шагал он вместе со Славой к станции. Слава смотрел другу в глаза и молча вздыхал.
— И чего ты, Славка, вздыхаешь? И так тошно.
— Мне тоже, — сознался Слава.
— Не нашли Лапина мы, — уныло сказал Павка. — Если бы я узнал, где он, поехал бы, сразу! Хоть на край света…
— Павлик! — Слава схватил друга за рукав и заглянул ему в глаза. — Слушай, что я тебе скажу! И как я забыл об этом! Эх… Ведь у меня дедушка воевал с колчаковцами. Может быть, знаешь Коршунова Ивана Ефремовича? У него орден Красного Знамени есть! Чес-слово! А вдруг он Лапина помнит?
— Чего же ты молчал? Пошли! — решительно сказал Павлик. — Спросим у него…
— Какой быстрый, — засмеялся Слава. — Дедушка в Макарихе живет, отсюда километров десять!
— Все равно, Славка, мы должны туда сходить. Все равно… Понимаешь, какое дело?
— А лагерь?
— Попросись у Галины Сергеевны — она отпустит. Сколько дней надо?
— Одного хватит.
— Решено! Пошли обратно в лагерь!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
«ЭТИХ ДНЕЙ НЕ СМОЛКНЕТ СЛАВА»
Утро выдалось солнечное и на редкость тихое. В прозрачной синеве замерли, будто нарисованные, белые барашки облаков. Густой развесистый тополь, росший возле самого сарая, на чердаке которого спали Павлик со Славой, не стучал, как обычно, ветвями о замшелую крышу. Тихо-тихо. Белые дымы из печных труб поднимаются к небу ровными столбиками. Рабочий поселок просыпался. То здесь, то там хлопали калитки: люди спешили на работу.
Слава проснулся от ярких лучей солнца, бьющего сквозь щели в крыше. Откинув одеяло, он вскочил, поддернул черные трусики и потянулся до хруста в суставах. Стриженая голова Павки мирно покоилась на подушке. Павка безмятежно посапывал носом и шевелил пухлыми губами.
— Подъем! — крикнул Слава. — Павлик, вставай!
Павлику вчера пришлось изрядно поволноваться, упрашивая начальника лагеря и старшую пионервожатую отпустить Славу на денек в Макариху. Поэтому он спал как убитый.
— Павлик, вставай! — и для эффекта крикнул в самое ухо: — Горим!
Павлик открыл глаза, удивленно посмотрел на друга и спокойно спросил:
— Кто горит? Далеко?
Слава весело засмеялся.
— Тебя не испугаешь! Это я нарочно крикнул, что пожар. Вставай, нам идти пора.
Перебрасываясь шутками, ребята быстро убрали постель, оделись и по скрипучей лестнице спустились во двор, где их уже поджидал Илья — брат Славы — толстый гражданин шести лет. Мальчуган с самым серьезным видом протянул Павлику испачканную землей руку и сообщил:
— Покормил.
— Кого? — не понял Павлик.
— Голубя покормил.
— Молодец! Мы, Илья, уйдем скоро. Так ты смотри, не забудь воды голубю налить.
Друзья плотно позавтракали, захватили про запас хлеба с маслом и тронулись в путь.
От Малахита до Макарихи было недалеко: по шоссе километров десять всего, но Слава не любил пыльной дороги и повел товарища прямиком через лес. Шагая по узкой лесной тропинке, они останавливались иногда послушать неумолчное разноголосое щебетание птиц.
— Ох и люблю я путешествовать, — говорил Слава, размахивая суковатой палкой. — Так бы пешком весь свет обошел.
— А моря?
— Что моря! Их переезжать можно. Слышишь, как птицы поют? Хорошо поют, радостно. Послушаешь — и охота стихи писать. Ты, Павка, зря стихи не пишешь.