— Кто же следит за всем?
— Градоначальник следит. Он силен многочисленными глазами и ушами. За людьми подслушивают, подсматривают и тут же докладывают градоначальнику. Плохо приходится тому человеку, кто сделал недозволенное.
— Удивительно это! Где же тому градоначальнику уследить за каждым человеком? Если искусный ювелир принесет домой золото и драгоценные камни, разве не может он превратить их в красивые серьги?
— Говорят, что никак невозможно спрятаться от всезнающего градоначальника. К тому же для ювелиров отведена одна улица. На этой улице устроены мастерские, и только в них можно работать ювелирам — больше нигде. Строгости там небывалые. Нигде я не слыхал о таких порядках, хоть и побывал во многих странах. Трудно там ремесленному люду. Ткач не может продавать свои изделия в своей лавчонке или на улице. Ему позволяют торговать лишь в дни больших базаров и таскать свои товары на спине. Торговцы благовониями должны расставлять свои столы поблизости от дворца, чтобы туда доходил аромат. За всякую провинность — порка и штраф: ювелиру, если он купит больше фунта золота для своих изделий; ткачу, если он вздумает разложить свои товары возле дома; торговцу сластями, если торговал в неурочный час.
— Что за радость жить в такой стране! — удивился Аспанзат. — Я даже потерял охоту ехать туда с караваном. Только и думай, чтобы не провиниться и не попасть под плеть. Путь долгий и трудный, а какая награда?
— Вот ты какой! — рассмеялся старик. — Ты боишься, что тебе не будет награды за твои труды! Не бойся, всякое путешествие — благо. А чего только не увидишь в прекрасном Константинополе! Я не знаю города богаче и красивее. У ног его плещется теплое море. Корабли из дальних стран подходят к его воротам. И с берега открывается перед тобой дивное видение, словно в чудесном сне. Сверкают на солнце золоченые купола храмов, рядом с ними дворцы из белого мрамора, а вокруг сады и ароматы цветов. Невозможно и вообразить себе те пышные одежды, в которых предстают перед народом румийские цари, но зато они требуют к себе такого почтения, какое и не снилось кому-либо из согдийских афшинов. Людей заранее предупреждают о выходе царя или царицы. Тогда собирается народ и начинает славить величие монарха. Улицы устилаются дорогими коврами, лавки закрываются, торговля замирает — все должны только думать о том, чтобы оказать почтение владыке. Мне довелось видеть пышное шествие их царицы. Она была уже немолодой и лицом не привлекала, но столько было на ней драгоценностей, что люди замирали от восхищения и склонялись перед ней в почтительном поклоне.
Старик умолк и, устало закрыв глаза, о чем-то задумался, должно быть предаваясь воспоминаниям о днях своей молодости. Много интересного и необычайного узнал Аспанзат у старого Махоя. Юноша хотел только одного: заслужить похвалу мудрого учителя.
Старый писец был очень требователен. Он терпеть не мог небрежности и неряшливости в письме. Он сердился, когда видел кривые, неразборчивые строки. А ведь сколько усердия вкладывал в них Аспанзат!
— Небрежность в письме оскорбляет глаз, — говорил учитель. — Это подобно тому, как дурные слова оскорбляют слух.
И дрожащей рукой Махой выводил стройные и красивые знаки. Аспанзат внимал каждому слову учителя. Он был очень усерден. Но при всем своем старании он не мог и в сотой доле сравняться с ним в умении писать. Руки его, привыкшие к грубой, черной работе, с трудом управлялись с тонким тростниковым пером. От старания пот градом лил по смуглому лицу Аспанзата. Когда Махой бывал в добром настроении, он говорил шутя, что Аспанзату легче вспахать мотыгой сто локтей земли, чем написать разборчиво три строки.
— И все же многое зависит от усердия! — не уставал повторять писец. — Время и старание помогут!
И в самом деле, время шло— и дело двигалось. Аспанзат с каждым днем писал всё чище и лучше. Он вставал задолго до восхода солнца и спешил к учителю, не съев даже лепешки. Аспанзат спал на плоской кровле деревянного навеса, примыкавшего к дому, и потому в семье долгое время не замечали, что юноша уходит на рассвете.
Но Аспанзат не мог скрыть радости от Кушанчи. Он посвятил ее в свою тайну. Девушка попросила и ее научить письму. Аспанзат с готовностью согласился. Теперь они вместе твердили старинные гимны и по очереди писали на обломках палок. Аспанзат настрогал себе белые палочки, подсушил их. И они заменили ему кожу и китайскую бумагу, которыми пользовались только знатные господа и писцы.