Я вгляделся в бесстрастное лицо медиума. Казалось, он не осознавал, что слова, произнесенные им, могут заинтересовать меня; он даже как будто не понимал их смысла.
— Чего я хочу сильнее всего? — спросил я, едва шевеля губами.
— Увидеть рай.
— Что мне мешает?
— Черная вуаль.
Чем дальше, тем больше! Таинственный оракул был знаком с мельчайшими подробностями моего романа, о котором не догадывался даже маркиз. Да и сам я в маскарадном костюме и маске изменился так, что меня родной брат не узнал бы!
— Вы сказали, что я влюблен в единственную богиню. Отвечают ли мне взаимностью?
— Попытайте счастья.
Я заговорил тише и склонился к чернобородому мудрецу, чтобы тот не отвечал слишком громко.
— Любим ли я? — спросил я еще раз.
— Втайне, — был ответ.
— Сильно или не очень?
— Слишком сильно.
— Долго ли продлится эта любовь?
— Пока роза не сбросит листья. Роза — еще один намек!
— Дальше — темнота! — вздохнул я. — Но до тех пор я буду жить со светом в душе.
— Светом фиалковых глаз.
Да, любовь — удивительная штука. Если это и не религия, как утверждает оракул, то уж, по крайней мере, что-то сверхъестественное в ней есть. Она распаляет воображение, будоражит рассудок и делает нас такими легковерными!
Случись это не со мной, я бы только посмеялся; но любовь овладела мною до глубины души. Она разожгла во мне кровь, затуманила разум, я был сам не свой!
Организатор ловкого трюка — если это и вправду был трюк — сделал мне жезлом знак удалиться. Я отошел, не спуская глаз со странного паланкина, окруженного в моем воображении завесой тайны. Вдруг чародей повелительно поднял руку, давая команду глашатаю с золоченым посохом.
Глашатай ударил посохом оземь и пронзительно возгласил:
— Великий Конфуций будет молчать один час!
В тот же миг носильщики потянули за легкие бамбуковые жалюзи; те закрылись с тихим треском.
Чернобородый дервиш в высокой феске принялся топтаться на месте в причудливом танце. К нему присоединились сначала глашатаи с золочеными посохами, затем стоявшие кольцом носильщики. Танцоры кружились вокруг паланкина, постепенно ускоряя шаг, движения их делались все быстрее, лихорадочнее.
Подстегиваемые аплодисментами зрителей и всеобщим восторгом, они помчались по кругу, завертелись, словно подхваченные вихрем, и вдруг растворились в толпе. Необычайное представление окончилось, если не насовсем, то, по крайней мере, на время.
Маркиз д'Армонвилль стоял неподалеку, задумчиво опустив глаза. Я приблизился.
— Граф отошел поискать жену, — сказал маркиз. — Жаль, что ее не оказалось поблизости и она не поговорила с оракулом. Интересно было бы посмотреть, как отнесется к этому граф. Давайте пройдем к нему. Я просил его представить вас графине.
С бешено колотящимся сердцем я последовал за маркизом.
Глава 14.
Мадемуазель де ла Вальер
Мы с маркизом переходили из салона в салон. Нелегко было найти друзей в столь пестрой толпе.
— Останьтесь здесь, — сказал наконец маркиз. — Я подумаю, как лучше разыскать их. Кроме того, этот ревнивец мог подумать, что было бы не слишком благоразумно знакомить жену с вами. Да вы и сами чересчур горите желанием быть представленным. Пойду вперед и постараюсь разубедить его.
Разговор этот происходил в зале, называемой «Салон Аполлона». Картины на стенах до сих пор свежи в моей памяти; эта комната самой судьбой была предназначена для романтического приключения.
Я присел на широкий диван с позолотой и осмотрелся. Кроме меня, на просторном сиденье умещалось еще трое или четверо гостей. Все они были увлечены веселым разговором, за исключением моей соседки. Нас разделяло не более двух футов. Дама, казалось, не замечала меня, погрузившись в мечтательную задумчивость. Трудно представить себе более изящное создание. Костюм ее был в точности скопирован с портрета мадемуазель де Ла Вальер кисти Коллиньяна. Если вы помните, наряд фаворитки на этой картине отличается не только роскошью, но и редкой изысканностью. Волосы ее белели от пудры, однако природный их цвет, как я догадался, был темно-каштановым. Из-под платья выглянула крохотная ножка, изящные руки сверкали лилейной белизной.
Гостьи на маскараде имели обыкновение держать маску в руке, поднося время от времени к лицу. Незнакомка же, в отличие от них, носила на лице непроницаемую для глаз маску. Мне до безумия захотелось увидеть ее лицо.
Я готов был дать голову на отсечение, что она хороша собой. Маскарад — это микрокосм, в котором отличить друга от врага можно лишь по голосу да по тонким намекам. Пользуясь неузнаваемостью, я заговорил с незнакомкой:
— Меня не так легко провести, мадемуазель.
— Тем лучше для вас, сударь, — тихо ответила маска.
Я решил идти напрямик.
— Я имею в виду, мадемуазель, что красоту не так легко скрыть, как вы полагаете.
— Однако вам, сударь, это очень хорошо удается, — откликнулась она прежним беззаботным тоном.
— Костюм красавицы давних лет, мадемуазель де Ла Вальер, украшает собой особу более прелестную, чем прототип; глаза мои наткнулись на маску, однако я все же догадался, что под ней скрывается прекрасная леди. Красота — как драгоценный камень из сказок «Тысячи и одной ночи»: как его ни прячь, свет, испускаемый им, виден издалека.
— Мне знакома эта сказка, — ответила юная леди. — Свет действительно выдает его, но не на солнце, а в темноте. В этой комнате, сударь, так темно, что даже жалкий светлячок сияет, как яркий факел. Полагаю, если бы здесь появилась некая графиня, вы бы подумали, что взошло солнце?
Незнакомка поставила меня в трудное положение. Что мне ответить ей? Может быть, она, подобно многим дамам, любительница сомнительных розыгрышей, а возможно, близкая подруга графини де Сен-Алир. Я осторожно спросил:
— Какая графиня?
— Если вы узнали меня, то должны знать и мою лучшую подругу. Правда, она красавица?
— Откуда мне знать, на свете так много графинь.
— Но те, кто знаком со мной, знают и мою дорогую подругу. Разве вы меня не знаете?
— Жестокая. Трудно поверить, что я обознался.
— С кем вы только что прогуливались? — спросила она.
— С другом, — ответил я.
— Разумеется, с другом; мне кажется, я его знаю. Хотелось бы убедиться, что я не ошиблась. Это некий маркиз? Еще один неловкий вопрос!
— Здесь так много гостей; можно прогуливаться сначала с одним, затем с другим, так что…
— Так что человек не слишком щепетильный может легко уклониться от ответа на самый простой вопрос. Запомните же раз и навсегда, что ничто не вызывает в одухотворенном человеке такого отвращения, как подозрительность. Вы, сударь, человек рассудительный. Решайте сами, стоит ли мне уважать вас.
— Мадемуазель, вы сочтете меня достойным презрения, если я не оправдаю оказанного мне доверия.
— Не нужно меня обманывать. Вы подражаете дипломатическим уверткам вашего друга. Ненавижу дипломатию. Под ней скрываются обман и трусость. Думаете, я не узнала вашего друга? Человека с белым крестом на груди? Я хорошо знакома с маркизом д'Армонвиллем. Как видите, ваша изобретательность пропала впустую.
— Не могу ответить ни да, ни нет.
— Вам и не нужно отвечать. Но почему вы так долго мучили несчастную даму?
— У меня и в мыслях такого не было.
— Сначала вы притворились, что узнали меня, на самом же деле вы меня не знаете; то ли из любопытства, то ли по некоему странному капризу вам вздумалось беседовать не с дамой, а с костюмом. Вы говорили мне комплименты, потом сделали вид, что спутали меня с кем-то. Но кто эта особа, что вызывает у вас такое восхищение? Или на свете больше не доискаться правды?
— Мадемуазель, у вас сложилось превратное представление обо мне.
— А у вас — обо мне; вы с удивлением обнаруживаете, что я не так глупа, как вам казалось. Я хорошо знаю, кого вы искали и чье сердце намеревались растрогать нежными признаниями и печальными вздохами.