Они исчезли.
Гонцов и разведчиков из числа туземцев посылали во все концы. После того, как пропал третий, Грейнджер, с побережья выписали следопыта высшего сорта — хитрого мулата-португальца, но он также не смог ничего поделать.
Тогда Джеральд Донаки сам отправился вверх по реке. Он задавал вопросы, обещал взятки и награды, прочесывал мили леса вокруг, вторгался в туземные краали, угрожал, обвинял, запугивал.
Но чернокожие, очевидно, вовсе не были виноваты в исчезновении трех его наместников. Он не нашел ни следа.
Тем же утром он, изнемогая от жары и гнева, вернулся с одной лишь неудачей. А неудачи он переносил плохо.
Донаки снова ударил кулаком по столу:
— Скажи-ка мне, Дауд — что нам делать?
— Выход у нас всегда есть. Мы можем продать наше дело королевской компании.
Донаки засмеялся, но его смех был грубым и невеселым.
— Продать? В таком состоянии? Не разгадав эту тайну? Пока я жив, этого не будет. Я не позволю этому проклятому континенту победить меня.
Араб пошел в угол и налил себе воды.
— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, — торжественно и набожно сказал он, прежде чем опрокинуть стакан. Затем он повернулся к товарищу и сказал:
— Ты точь-в-точь как все прочие христиане, что вечно сражаются с собственным упрямством. К чему? Какая в этом выгода? А если выгоды нет, то какая слава? К чему сражаться с Судьбой? Так уж Судьба рассудила, что тот, у кого хорошая голова, становится почитаемым и богатым беем, а тот, у кого хорошие ноги, становится пастухом. У нас с тобой хорошие стада. Мы богаты. Давай продадим наше дело и вернемся, каждый в свою страну.
Но Донаки не отвечал. Он молча сидел, недовольно нахмурившись и глядя перед собой.
Уже целый час с широкой веранды вокруг дома доносилась беспрестанная невнятная болтовня резких и грубых голосов туземцев. Это молодые слуги говорили друг с другом, время от времени срываясь в пронзительный бессмысленный смех.
Донаки не обращал внимания на шум — он слушал его уже двадцать лет. Этот шум был частью его жизни, его дня, частью Африки. Он смирился с ним так же, как смирился с жарой, лихорадкой, летучими и ползучими тварями и громом деревянных барабанов по ночам, что передавали сообщения из деревни в деревню.
Но вдруг он поднял глаза, насторожился и прислушался.
Туземец произнес название порта выше по реке — «великий бассейн Л’Попо». И повторил восхищенным шепотом: «Великий бассейн Л’Попо!»
Донаки повернулся к товарищу:
— Они тоже…
— Да, — прервал его араб, завершая его мысль, а заодно и его фразу. — Они тоже говорят о тех трех, что пропали. История о них ходит по всей местности. Барабаны разнесли весть по всем деревням. И тем не менее, — Дауд усмехнулся и указал на гору писем на столе, — и тем не менее, многие жаждут занять это место.
Внезапно болтовня снаружи прекратилась и наступила резкая пауза. Затем один голос заговорил на том же местном диалекте, что и остальные, но с другим акцентом. Его речь была напряженной, он говорил, по-видимому, о чем-то загадочном и важном, но говорил так тихо, что товарищи, что сидели в доме, не могли разобрать слова.
И снова наступила полная тишина — лишь мухи жужжали.
Затем тот же тихий и напряженный голос заговорил снова.
— Махмуд, ты слышишь? — спросил Донаки. — О чем болтает этот проклятый туземец?
Араб встал, знаком показал другу, чтобы тот сидел тихо, бесшумно, потому что был обут в домашние туфли, подошел к двери и прислушался.
Снова снаружи загудел тот же низкий взволнованный голос, но на этот раз в потоке слов удалось разобрать одно: «Умлино». И вскоре снова: «Умлино».
Несколько минут араб внимательно прислушивался, затем подошел поближе к товарищу:
— Они говорят о новом умлино, о новом могущественном знахаре. — И добавил, точно вспомнив что-то важное: — Будь прокляты все неверные!
— Кто говорит?
— Новый мальчишка, тот плосколицый отпрыск неудобосказуемых свиней, что называет себя Макупо.
— Ах да, паренек из буша, который носит кирпично-красное покрывало и синие бусы.
— Он самый.
— Какое отношение он имеет к знахарям? И как, черт побери, умлино связан с исчезновением трех моих наместников?
Теперь загремел голос Донаки, охваченного неожиданной вспышкой гнева:
— Я научу этого шарлатана, как мутить воду среди моих слуг! Позови-ка его, Махмуд. — Донаки схватил со стола короткий, но хлыст из шкуры единорога: — Я научу этого безмозглого туземца…