Приветливое выражение на лице Геммеля сменилось ироническим.
— Погодите, дайте мне договорить! — продолжал Вильдхаген. — Я еще не кончил. Я хочу сказать, что ваша служба здесь, на лодке, поможет вам… что вы снова станете полноценным… нет, я думаю, что вы, как военный человек, снова получите должное признание.
Фенрих покраснел до корней волос. Серьезный, почти сострадательный взгляд машиниста привел его в замешательство. Он вовсе и не помышлял поучать или тем паче обижать Геммеля.
Геммель открыл было уже рот, чтобы возразить, но вдруг послышались чьи-то шаги. Бросив быстрый взгляд в сторону переборки, он спокойным голосом заговорил:
— Итак, господин фенрих, без кислорода дизель работать не может. Ему необходим воздух так же, как и нам, живым существам. Поэтому идти в подводном положении с помощью дизеля нельзя. Для этого, следовательно, необходима машина, работающая без воздуха…
В то время как Геммель говорил все это, командир лодки медленно подошел к ним:
— Должен вам сказать, фенрих, что вы весьма необычно проводите свое свободное время.
Вильдхаген и Геммель одновременно повернулись к Тен Бринку и вытянулись.
Смутившись, юноша попытался что-то выдавить из себя:
— Я должен многому научиться, господин капитан-лейтенант. И когда время позволяет, я обращаюсь к Геммелю и прошу его объяснить мне кое-что.
— Так-так… — командир сжал губы и резко спросил: — Значит, просите объяснить кое-что? — После короткого молчания он продолжал — У меня есть все основания запретить вам делать это. Ваши беседы носят слишком теоретический характер, вы понимаете? — И, быстро повернувшись к машинисту, громко сказал: — Вы слышите, Геммель? Слишком те-о-ре-ти-чес-кий! — Он еще раз внимательно посмотрел на каждого из них. Затем, не дожидаясь ответа, быстро вышел из дизельного отсека.
Фенрих и машинист, освещаемые скупым светом маленьких плафонов, стояли молча. Лишь когда шаги командира затихли вдалеке, они посмотрели друг на друга.
На лице Вильдхагена появилось выражение беспомощности.
— Насколько я понял, командир догадался, что мы оба ведем беседы, носящие часто далеко не служебный характер. И, если у него есть доказательства, нам предстоят неприятности.
— Вот именно, господин фенрих. Теперь вы должны сами поразмыслить надо всем этим.
Геммель взял юношу за руку, хотя этого он, как простой матрос, не имел права делать, и пожал ее так ласково и дружелюбно, как это делает отец, утешая сына.
— Нам ничего другого больше не остается, — сказал он. — Нужно прекратить наши встречи. Но я все-таки хотел бы вам в последний раз сказать кое-что, господин фенрих. Я не настолько тщеславен, чтобы помышлять о каком-либо другом положении, чем положение простого трюмного машиниста.
Вильдхаген испытующе посмотрел на Геммеля. Потом порывисто подал ему руку.
А в это время Тен Бринк уже стоял на мостике и разговаривал с Краусом.
— Все-таки мы должны встретить хоть одно судно, — сказал он, обращаясь к первому помощнику. Командир закурил сигарету и затягиваясь, заметил:
— Акустик слышит шум винтов. Возможно, это английская подводная лодка, а может быть, и крупное судно. Неплохо было бы, а?
До обеда доктор Бек видел Шюттенстрема только издали. Короткая и непонятная фраза, сказанная командиром прошедшей ночью, не выходила у него из головы. Он так ни к чему и не пришел в своих долгих размышлениях.
Старик же, хотя и мало спал, выспался отлично. Прежде чем лечь в постель, он выпил оставшееся виски. Потом еще раз мысленно вспомнил свое столкновение с Фишелем и остался доволен собой. На душе стало легко, и он заметно повеселел. Решив, что он все же должен объяснить доктору свое поведение, Шюттенстрем заснул.
Утром Шюттенстрем энергично принялся за свои дела: ходил по кораблю, вникая во все мелочи, как будто кто-то вдохнул в него новые силы. Чтобы не тратить попусту время и заставить Фишеля еще немного «помариноваться в собственном соку», он отказался от обеда в кают- компании и приказал подать в каюту. Потом у него появилась новая мысль. Он вдруг приказал Хенце к 14 часам подать в штурманскую рубку кофе для него и доктора Бека и пригласить геолога. Еще было не так поздно, доктор наверняка сидел у себя со своими камнями. Шюттенстрем, стоя на мостике, бросал угрюмые взгляды на море. Погода опять резко изменилась, солнце ярко освещало «Хорнсриф». Старшему штурману Лангнеру, судя по его выражению лица, этот солнечный день также был явно не по душе. Повсюду, насколько хватал глаз, простиралась бесконечная гладь океана.
— Ни одного корабля не встретили, как будто все вымерло, — сказал Шюттенстрем, обращаясь к Лангнеру.