Старший штурман еще больше помрачнел.
— Поживем — увидим, господин капитан-лейтенант!
— Ну-ну, вы, старый ворон, не накаркайте беды.
— Беды-то я не накаркаю, господин капитан- лейтенант. Но только мне сейчас больше по душе не солнце, а дождь или туман. При такой видимости, как сейчас, дым нашего «Хорнсрифа» можно заметить за пятнадцать миль.
— Точно так же мы можем заметить дым другого судна, — успокоил его Шюттенстрем и направился в штурманскую рубку. Вестовой, ловко балансируя подносом, принес в рубку кофе. Следом за ним вошел доктор Бек.
— Приветствую вас, доктор, здесь, в штурманской рубке! — произнес Старик. Он отпустил Хенце, и они остались в рубке вдвоем.
— Я сегодня ночью был не совсем вежлив с вами, — сказал Шюттенстрем. По добродушному выражению его лица можно было заключить, что ему хотелось, чтобы Бек забыл о его словах.
— Послушайте, господин Шюттенстрем! Во- первых, я не красная девица, а во-вторых, у вас были, по-видимому, для этого свои причины.
Шюттенстрем воспринял эти слова с удовлетворением.
Некоторое время оба молча пили кофе. Шюттенстрем взял сигару, тщательно подрезал ее и закурил.
— Да, — сказал он, выпуская дым, — дело приняло немного другой оборот. Вчера после скандала с Фишелем я говорил со Шмальфельдом.
Геолог насторожился. Он подумал об их вчерашнем разговоре, который затрагивал некоторые вопросы, так и оставшиеся невысказанными.
Шюттенстрем осмотрелся, желая убедиться, действительно ли они одни, и продолжал:
— Должен вам сказать, доктор, что Шмальфельд очень порядочный человек. И если раньше я это только предчувствовал, то теперь знаю точно! Как и в тот раз, после истории с казначеем, он вчера в свою защиту привел только аргументы, вытекающие из ситуации. Но вы ведь знаете, доктор, я не хочу, чтобы Фишель использовал Шмальфельда для собственного оправдания.
Я расспросил Шмальфельда кое о чем. Чутье мне подсказывало, что такая бешеная ненависть, какую питает к нему старший помощник, не случайна. Видимо, для этого у Фишеля имеются более глубокие причины. И только после того, как я рассказал Шмальфельду, что его ожидает в Бордо, он объяснил мне все. Оказывается, Фишель был представителем торговой фирмы «Люблинский и К0», а Шмальфельд был поверенным этой же фирмы. Фишель долго не удержался там, его выгнали за махинации и растрату. В этом-то и причина его ненависти. Поэтому он и пытается избавиться от Шмальфельда.
Доктор сжал губы:
— Понимаю… Какой негодяй! Но почему же вы тогда вчера вечером так сказали о себе, что вы…
— Да, я так сказал, — перебил его Шюттенстрем. — Потому что, когда я на мостике намекнул Фишелю об этих его темных делишках, я подумал сначала, что это шантаж с моей стороны. В сущности, так оно и есть. История с фирмой и дело Шмальфельда — совершенно разные вещи. А порядочный человек не станет копаться в старых грехах, чтобы заставить другого сделать что-то, не имеющее к прошлому никакого отношения.
— Чепуха!.. О, простите! — доктор Бек был взволнован.
— Я полагаю, господин Шюттенстрем, что теперь вы думаете совсем иначе. Во-первых, оба дела Фишеля имеют некую внутреннюю связь. А во-вторых, я уверен, что на кодекс чести, которым руководствуются порядочные люди, таким типам, как Фишель, в высшей степени наплевать. Ваше слово «шантаж» здесь совсем неуместно!
— Доктор, это не только ваше, но и мое мнение. К нему я пришел сегодняшней ночью. Я рад, что вы думаете так же.
— Вот только одно мне не по душе, — возразил Бек. — Если Шмальфельд был поверенным этой фирмы, то он, следовательно, в известной степени человек образованный. Он не должен был поднимать руку на казначея. Я считаю это самым тяжким оскорблением, которое только может быть.
Шюттенстрем осторожно поставил чашку на стол и возразил:
— Но ведь это действительно только по отношению к нормальным, то есть порядочным, людям. Казначей знал, что девушка-еврейка для Шмальфельда не просто случайная знакомая из порта. Он, видимо, полагал, что имеет право, в силу своего так называемого «мировоззрения», обозвать невесту Шмальфельда жидовкой и уличной девкой. Тут уж некогда было думать о самообладании и приличиях, о чинах и знаках различия! Я прекрасно все это понимаю. Такое мужественное поведение Шмальфельда вызывает у меня чувство глубокого уважения! — Шюттенстрем решительно произнес эти слова и, наклонившись к доктору Беку, посмотрел ему прямо в глаза, как будто хотел заставить его согласиться с собой.