— Нагрузился боеприпасами по самый клотик! — сказал, обращаясь к доктору Беку, Шюттенстрем и неодобрительно покачал головой.
В эту секунду там, где стоял серо-синий «Нанкин», сверкнула ослепительная вспышка. Страшный взрыв потряс воздух. Бек отпрянул назад, обхватив голову обеими руками, словно защищаясь от удара. Сквозь вой сирен слышались стук сапог, крики и новые взрывы. Ярко горели склады. Огонь охватил и суда, стоявшие у стенки, а темно-коричневые облака дыма затянули порт. Между большими баржами плавали обломки джонок, которые далеко по бухте разбросала взрывная волна. Порт превратился в кромешный ад.
Но самое ужасное произошло потом. Крики людей, эти душераздирающие предсмертные крики! Судорожно сжимая поручни, Бек хрипло дышал, его глаза почти вылезли из орбит. От взрывов на «Нанкине» начали рваться боеприпасы и на других судах и кораблях. Вспыхнула нефть, толстым слоем докрывавшая воду. Теперь уже пылала буквально вся бухта. В огне плавали, тонули, кричали, задыхались и горели люди! Немцы, итальянцы, японцы, корейцы, старые и молодые, солдаты и моряки, рыбаки и рабочие— люди со своими судьбами, радостями и горестями будто перемалывались какой-то адской силой.
Лицо Бека исказилось до неузнаваемости. Закрыв глаза и тяжело, со свистом дыша, сидел он не в силах шевельнуться. И вдруг ему вспомнилось далекое детство. Еще мальчиком он однажды топил в ведре четырех только что появившихся на свет котят. Полагая, что они уже захлебнулись, он бросил их в железную бочку, куда ссыпали золу из печи, и занялся делами. Вдруг он услышал слабый писк. Открыв крышку бочки, он увидел беспомощных котят, катающихся в еще горячем, дымящемся пепле. В ужасе бросив крышку, он кинулся домой к матери, которой с трудом удалось его успокоить…
Бек глотнул воздух и со стоном упал, потеряв сознание. На этот раз его некому было утешать в Иокогаме…
Сейчас, после утренней прогулки, возвратившись в каюту и посмотрев на себя в зеркало, доктор Бек испугался. Его лицо стало неузнаваемым после трагедии в Иокогаме. Сердясь на себя, он намылил бороду, чтобы побриться.
Эта досада не имела ничего общего с тем страхом, который доктор Бек испытывал после Иокогамы. Он понимал это и отдавал себе полный отчет. Как ученый, часто выезжавший в заграничные командировки, он до сих пор непосредственно не сталкивался с войной. Но после Иокогамы… Бек просто никак не мог избавиться от страшных воспоминаний. С тех пор мучительные раздумья не давали ему покоя. Он пытался уяснить себе, кто же, собственно, должен нести ответственность за эту бойню. Мысли, которые он раньше, словно назойливых мух, отгонял от себя, теперь овладели им полностью. Нацистам он никогда не симпатизировал. Но они давали работу, хорошо платили за нее, и он старался не замечать того, что ему мешало или было неприятно. Но теперь, после Иокогамы, он понял… понял, что не должен был работать для этой войны. Вот что волновало сейчас доктора Бека.
«Постоянно думая об этой истории, я сойду с ума, — говорил он себе. — Боже мой, ведь есть люди хуже меня! Я возвращаюсь домой, к жене. Но Фишель, например… Дорого обойдется ему Иокогама… Катастрофа на его совести…»
И это действительно было так. Из разговоров в кают-компании Бек кое-что узнал. Фишель был командиром «Нанкина» и отвечал за погрузку! Никакой приказ сверху не снимет с него этой ответственности. Он обязан был знать, какое количество боеприпасов можно брать на борт. Он должен был отказаться выполнять распоряжение, несовместимое с совестью моряка и его личной ответственностью как командира. То, что в момент катастрофы его не оказалось на борту, — его счастье. Во всяком случае, есть приказ, согласно которому по прибытии в Бордо Фишель предстанет перед судом военного трибунала. А на время перехода «Хорнсрифа», возвращающегося в Германию, он назначен старшим помощником Шюттенстрема.
После Иокогамы и появления Фишеля на «Хорнсрифе» доктор Бек потерял покой.
Старший штурман Лангнер посмотрел на часы. Ровно шесть ноль-ноль. Прозвучала дудка боцмана— «Подъем!». Судно сразу ожило.
Лангнер добродушно посмеивался, наблюдая, как эти «сухопутные крысы» — геологи выползают на палубу, а затем снова быстро исчезают в своих каютах. Забавно выглядит штатский, непривычный к морской жизни, с опаской и неуверенно передвигающийся по палубе. У них своя жизнь. Целый день занимаются своими камнями, делают какие-то записи. Однажды вестовой, относивший геологам обед, рассказал Лангнеру об их таинственных занятиях.