— Есть один парень… Фред Джонсон, которого Дорис как-то привела к нам в дом… Для молодого парня он уже староват, ему около тридцати, не меньше. Это один из тех «вечных студентов», которые постоянно крутятся вокруг университета, потому что им нравится тамошняя атмосфера. Возможно, они не имеют иного заработка на жизнь.
— Вы подозреваете, что он мог украсть вашу картину?
— Я не стала бы это утверждать столь категорично… Но он интересуется искусством, работает в местном музее, посещает лекции в этой области знаний. Он интересуется Рихардом Хантри и, по-моему, немало знает о его творчестве.
— Подобное можно сказать почти о всех здешних студентах университета, посещающих факультет искусств, — возразил я.
— Допустим, что так… — кивнула она. — Однако Фред Джонсон, будучи у нас в доме, особенно интересовался этой картиной.
— Не сможете ли вы описать мне Фреда?
— Попробую…
— Цвет волос? — подсказал я.
— Они у него рыжие, довольно длинные. Немного редковатые на макушке. Он компенсирует это длинными, похожими на щетку, усами. Плохие зубы… И еще одно: у него длинный нос… Вот и все.
— А цвет глаз? Голубые?
— Скорее зеленоватые. Именно его глаза, их взгляд больше всего меня и беспокоят… Он никогда не смотрит вам прямо в лицо, когда разговаривает.
— Он высокий или низкий?
— Среднего роста… где-то метр семьдесят… Довольно худой. В общем, его можно даже назвать симпатичным, поскольку некоторым девушкам нравятся такие мужчины.
— Например, Дорис?
— Боюсь, что так… Он, видимо, нравится ей больше, чем мне бы этого хотелось…
— Фред хвалил пропавшую картину, когда рассматривал ее у вас в доме?
— Он был просто пленен и очарован этой картиной-портретом, уделил ей больше внимания, чем моей дочери. Да и потом создавалось впечатление, что он скорее приходит сюда, чтобы вновь посмотреть на портрет, чем встретиться с Дорис.
— Он что-либо говорил на эту тему?
Рут Бемейер почему-то снова заколебалась с ответом.
— Он… утверждал, что этот портрет Рихард Хантри рисовал по памяти, а не с натуры… Это делало его еще более ценным и редким.
— Говорил ли он тогда о его цене?
— Он лишь спрашивал, сколько я заплатила за картину… Но я не хотела говорить на эту тему, поскольку это моя маленькая тайна…
— Я постараюсь ее сохранить, — заверил я.
— Я тоже, — задумчиво покачала головой Рут Бемейер, видимо, так и не желая говорить ни с кем о сумме, которую она заплатила за картину.
Она открыла верхний ящик шкафчика и вытащила оттуда телефонный справочник абонентов Санта-Тереза.
— Вы ведь хотели позвонить Полю Гримесу, — напомнила она, протягивая справочник. — Только не пытайтесь выведать у него цену картины. Впрочем, если даже вы ее узнаете, то обещайте, пожалуйста, никому о ней не говорить.
Я выписал адрес Поля Гримеса и номер его телефона. Но не домашний, а телефон его картинной галереи, расположенной в нижней части города. Затем набрал этот номер и подождал ответа. В трубке послышался голос женщины. Он был немного гортанный, какой-то экзотический. Я узнал, что мистер Гримес сейчас беседует с клиентом, но скоро освободится. Назвав свое имя, я попросил предупредить его о том, что заеду немного позднее.
— Прошу не говорить ей обо мне… — тихо попросила Рут Бемейер, наклонившись почти к самому моему уху.
— Кто это? — так же тихо поинтересовался я у нее, наклонив трубку телефона в сторону.
— Ее, кажется, зовут Паола… Обычно он представляет ее как свою секретаршу. Но, по-моему, она имеет более тесные отношения со своим шефом…
— Почему у нее такой сильный акцент?
— Она из Аризоны, частично индианка.
«Снова все та же Аризона!» — мелькнула у меня мысль. Я невольно перевел взгляд на висевшую на стене фотографию шахты, находившуюся в той же местности, в Аризоне.
— Оказывается, все это дело крепко связано с Аризоной… — задумчиво проговорил я. — По-моему, вы недавно упомянули в нашем разговоре, что и Рихард Хантри прибыл в Санта-Тереза тоже из Аризоны, не так ли?
— Да! Все мы оттуда родом и юность провели именно там. Но потом, как видите, приземлились здесь, в Калифорнии…
— А почему вы приехали именно сюда? — полюбопытствовал я.
— Вы, по-видимому, вспомнили недавний упрек мужа в мой адрес… Мол, это был как раз тот город, куда переехал Рихард Хантри, что заставило и меня поселиться здесь…
— Это правда? — спросил я напрямую, не прибегая к дипломатии.
— Крупица правды в этом есть… Рихард был единственным хорошим художником, которого я лично знала. Он научил меня смотреть на все вокруг как-то по-особому. Я была увлечена идеей поселиться в городе, где были созданы его наилучшие произведения… Не знаю, поймете ли вы меня. Все основные картины Рихард Хантри написал сравнительно за короткое время: семь лет. А потом неожиданно исчез…