Я улыбнулся:
— Война красной и белой розы или два паука в банке — кто кого?
— Совершенно верно.
— Ну, и что же? убедили?
— Еще как! Подвойский съездил даже в Москву к Троцкому.
— Да что вы?
— Представьте… И ведь, знаете, уговорил.
— Проект хорош… Но…
— Опасаетесь нового предательства?
— Нет, тут уж не предательство. Здесь может быть самая настоящая провокация.
— Вы думаете, что Подвойский лицемерит?
— Пока ничего не думаю… Я его просто не знаю. Но если он искренний большевик, то…
— А если б даже искренний?.. Пусть только создаст хоть одну офицерскую чека, и тогда для нас все двери отперты. Чуете, чем пахнет?
— Отлично чую. Но в таком случае самому Подвойскому не сносить головы…
Вдруг процессия замялась, задержалась, скомкалась, остановилась. Дорогу перерезал обоз. Мы вышли из толпы. Я взглянул вперед.
Первой за гробом в глубоком трауре шла Мария Диаман под руку с другой женщиной. Я узнал ее сразу. Это была Изабелла Дуэро, красавица, испанка, любовница известного богача Рулева. Теперь она делала новую карьеру — у комиссаров.
Унылый, медленный, замирающий звон редкими ударами проливался в холодном воздухе пасмурного, неживого дня. Понурая четверка черных лошадей остановилась у небольшой коричневой церкви. Кругом все было бело.
Издали слабо доносилось похоронное пение.
Из остановившегося автомобиля поспешно вышел человек и снял шляпу. Сквозь золотые очки остро поблескивали наблюдательные, беспокойные глаза. Он провел рукой по рыжей голове, заторопился впереди и остановился у входа в церковь.
— Смотрите, — сказал Леонтьев. — Вот этот рыжий… в стеклах… Знаете, кто?
— Кто-нибудь из них?
— Это — Урицкий.
Прищурившись, я придвигался к нему, всматриваясь в эту фигуру, стараясь подойти вплотную.
— Вы с ума сошли, — тревожно заговорил мне на ухо Леонтьев. — Куда вас несет?
— Любопытно.
— Остановитесь! Разве вы не знаете, как сейчас чекисты наблюдают за всеми нами.
Я остановился.
В ту же минуту почти рядом с Урицким я увидел Женю. Она стояла печальная, вся в черном, тоже в трауре, как и Мария Диаман.
Какая-то сила рванула меня вперед, и в тот же миг я почувствовал, как чья-то рука крепко схватила мою руку.
XIX. Разговор по телефону с чека
— Арестован! — мелькнуло в голове, на короткий миг приостановилось сердце, напряглись мышцы, и, стараясь высвободиться из схвативших меня железных тисков, я дернулся — напрасно!
Тотчас же я обернулся. На угловатом лице Леонтьева двумя выдавившимися буграми выступали и двигались крепкие скулы. Он смотрел на меня в упор. Я услышал его голос:
— Ни с места! Ни шагу!
— Что с вами? — спросил я с удивлением.
— Не пущу!
— Вы бредите… Что вам показалось?
— Это неважно. Но вы забыли, что вы здесь не одни.
— Неужели вы предположили, что я…
— Ничего не предполагал.
Мы прошли несколько шагов. Леонтьев начал:
— Вы ведете себя, как заговорщик. Зачем вы бросились вперед?
— Уж, конечно, не для того, чтоб убивать.
Оскорбленный его силой, все еще чувствуя боль в покрасневшей браслетом кисти руки, я недовольным тоном ворчливо бросил ему вопрос:
— Да и какое вам дело до моих решений и поступков?
— Ну, нет-с!.. Это касается нас всех. И прежде всего меня. Имейте в виду, что вы — член организации, а затем официально находитесь в моем распоряжении. Так вот, я вам приказываю быть осторожным. Поняли?
— Слушаюсь!
Потом, успокоившись, я объясняю Леонтьеву:
— Не понимаю, отчего вы взволновались. Я просто хотел подойти к сестре.
— Евгении Ивановне? А где же вы ее видите?
— Вон там… Около него…
— Так эта дама в черном — она?..
Мне показалось, что он чего-то не договорил. Неужели он догадывался или знал о любви Жени к Варташевскому? Да и была ли эта любовь? Что вообще произошло между этими двумя людьми? И почему ничего не видел я, не подозревал, никогда не сближал в моем уме этих двух имен?
— Боже мой! Чистая, святая Женя и он!..
Урицкий продолжал стоять при входе в церковь. Печально, прощальным звоном, медленно зазвонили колокола. Старушка около меня сказала:
— Сейчас будут выносить.
Я прошел вперед и выбрал место поодаль.
Могила для Варташевского была вырыта тут же вблизи, в церковной ограде. Снижаясь на толстых веревках, металлический гроб последний раз блеснул серебряным отливом и опустился в могилу. Стали закапывать, и среди нетронутой, блаженной белизны скоро вырос маленький рыжеватый холмик. Пред ним в рыданиях билась женщина, а ее поддерживали, будто стараясь поднять с земли, две других: Женя и Изабелла Дуэро суетились над рыдавшей Марией Диаман.