Из средней комнаты тоже закрытая ставнями дверь со стеклами в своей верхней половине вела на веранду.
Я тихо отворил ее — и отступил.
Предо мной стояли, сбившись в угрюмую кучу, человек двадцать красноармейцев, а впереди них — комиссар со значком на груди и орденом Красного Знамени.
Мгновенным порывом я схватился за карман, где лежал револьвер, и быстрым движением вынул его. Еще один миг — и я стал бы стрелять.
Но тотчас же из этой небольшой толпы людей, притаившихся у правой стены веранды, раздался веселый смех. Красноармейцы хохотали, и лукаво улыбался комиссар. Я взглянул на них и рассмеялся сам.
Кто-то крикнул:
— Рано, товарищ, схватились за оружие. Немного попозже было бы полезней.
Я ответил шутливо:
— И на старуху бывает проруха.
Это были наши. Они окружили меня, и вопросы посыпались один за другим. В комиссаре я сразу узнал Рейнгардта. Его внимательные голубые глаза быстро смерили меня с головы до ног. Он увел меня с веранды в комнату.
— Кто вас прислал?
— Трофимов.
— Какие до этого получили поручения?
— Разведку на запасных путях Николаевского вокзала.
— Были внутри вагона?
— Был.
И я рассказал Рейнгардту все, что видел и узнал. Он остался доволен.
— Дело-то мы оборудуем, — задумчиво говорил он, — почти наверно. Штука нетрудная! Думаю, что не обойдется без жертв, но, может быть, все кончится и совсем благополучно. Красноармейские часовые не из храбрых. Какое они на вас произвели впечатление?
— Да никакого. Ходят около вагона, как нанятые удавленники. Да и остальные — такие же. Вот только караульный начальник, должно быть, — кадровый унтер-офицер… Тот — настоящий солдат.
— И это тоже не страшно. Самое трудное — уйти. Может подняться такой шум, что…
Мне захотелось узнать, кто участвует в этом рискованном, дерзком и опасном предприятии. Большинства я не знал. Но все были из нашей новой организации.
— Трофимовцы, — пояснил Рейнгардт.
Я сказал:
— Ведь, я только несколько дней, как выпущен из чека и Крестов. Мне решительно ничего не известно об организации. Скажите: это — ваша первая «операция»?
— О, нет. Были и до этого.
И он стал посвящать меня в дела и события. Отчаянный народ! Что натворили они за это время! Особенно врезался мне в память один эпизод:
— Видите ли, — рассказывал Рейнгардт, — это было даже как-то странно. В сущности, мы не имели даже определенного плана. Просто одному из нас взбрела мысль: «Айда, ребята, на картежников».
— Идет!
— Куда?
— В клуб.
— Какой?
— Палас-театр.
И вшестером пошли, заперли швейцара, ворвались в зал:
— Руки вверх!
И все покорно, как малые ребята, подняли.
Наш приказывает им:
— Спокойствие! Смирно! Ни звука! Если хоть один из вас шелохнется — уложу на месте.
В зале — ни шороха. Слышно, как люди дышат. Этакое трусливое стадо — людишки!
Наш им опять:
— Сию же секунду вынимайте и кладите все деньги, все драгоценности и револьверы! Если кто-нибудь затаит — моментально к стенке!
Трое из наших берут подносы и с благосклонной улыбкой обходят присутствующих. Галантность сверхъестественная, вежливость необыкновенная! Отобрали все. Отвратительная подробность: по грязному ковру с вытаращенными глазами кто-то полз на четвереньках. Наши ему:
— Будьте любезны, встаньте на ноги: так передвигаться гораздо удобней.
Встал. Смотрит, но не понимает абсолютно ничего. Бел, как его манишка. Обыскали, а у него — какая-то тысяча керенок и дешевенькие часы. Было из-за чего дрожать и униженно ползать, тьфу!
Рейнгардт презрительно улыбается.
— Ну, молодец Кирилл, — продолжает он. — Выносил он нас на своем рысаке, как на крыльях. Недели три тому назад мне указали на одну квартиру… на Николаевской улице. Подкатили мы. Вхожу через черный ход. Из кухни — аппетитный запах: пекут блины. «Ах, черти! Кругом — голод, а у этого толстобрюхого — масленица!» Врываюсь. У плиты — кухарка, а на табуретке в счастливом блаженстве восседает волосатый красноармеец. Кричу:
— Ни с места! Руки вверх!
Кухарка как заголосить — и все на одной высокой ноте:
— Ай-яй-яй-яй-яй!
— Молчать!
Она еще пуще.
Как не услышали ее визг на лестнице и у соседей, не понимаю до сих пор. Я на нее с револьвером — она бух на пол и давай кататься. Ну, что тут делать? Приказываю ее красноармейцу:
— Сейчас же прикажи ей замолчать. Не замолчит, уложу обоих.