Будто в подхваченных одеждах, мы сразу полнеем.
Скомканные, изорванные, смятые, не имеющие счета, эти кредитные билеты как-то вдруг незаметно, без всякого участия нашего сознания теряют свое значение, ценность, смысл, и мы обращаемся с ними небрежно и презрительно, как с нестоящей, как со старой, ненужной газетной бумагой, разорванной на мелкие куски.
На минуту кажется, будто ради этих лоскутов, этого хлама, этих обрывков не стоило рисковать собой, составлять целый план, собираться, обсуждать, вооружаться, идти, арестовывать караул, чиновников, переживать эти нечеловеческие волнения, этот трепет и опасности.
На лице Рейнгардта играет победная улыбка. В ней светится самодовольство и насмешка. Захватив две огромных пригоршни денег, он швыряет их на диван.
Часовому он говорит:
— Это тебе… На расходы.
Тот мнется. Рейнгардт сует эти пачки ему в руки. Потом мы швыряем несколько связок в купе первого класса оторопевшим чиновникам и начальнику караула. Пачки падают, но чиновники не прикасаются.
— Что, страшно? — спрашиваю я.
Рейнгардт весело доканчивает:
— Ничего, возьмете… Пригодится.
Наши смеются.
Я опускаю в загнутые полы шинели денежные кучи. Их надо будет подарить солдатам охраны. Наконец, мы выходим.
У вагона Рейнгардт оставляет одного из наших. На прощанье он предупреждает:
— Вы все должны сидеть здесь, в вагоне! Ни звука, ни движения! Никому не сметь выходить! Ни один из вас не смеет подойти к окну! Я оставляю моих часовых. Малейшее нарушение, — и вы все будете мгновенно расстреляны!
В тишине, среди общего безмолвия, под покровом ночи быстрыми, торопящимися шагами мы направляемся к забору, отделяющему вокзальный участок от безлюдной, замершей Лиговки. Рейнгардт дает слабый, тонкий, короткий свисток. Это — сигнал для оставшихся. Он обозначает:
— Все окончено. Сошло благополучно. Спешите за нами!
И почти тотчас же мое ухо улавливает неслышный, спешный бег остальных.
Как белки, мы взлетаем на забор, перепрыгиваем. Кругом — никого. В нескольких шагах — силуэт лошади. Она фыркает, будто чуя нашу нервность, наш спех, наше волнение.
— Кирилл!
— Подаю!
Он лихо подкатывает.
Веселым голосом поздравляет:
— С удачей! Натерпелся я тут за вас.
Он натягивает вожжи. Мы наваливаем ему денежные пачки. Смеемся:
— Это тебе на чай… Что, брат Кирилл, — таких чаевых ни один лихач еще не получал? А?
Кирилл басит:
— Да что говорить… Господа, хоть куда!.. Других таких не найти.
Втроем — Трофимов, Рейнгардт и я — мчимся в черном безмолвии петербургской ночи.
Трофимов задумчиво качает головой, закуривает папиросу.
— Да… Сама судьба!
Мы молчим. Трофимов отдает приказание Кириллу:
— Вали на Ждановскую набережную!..
Я удивленно спрашиваю:
— Это еще куда?
Трофимов таинственно улыбается:
— Увидишь!
XXVIII. Таинственная квартира
Большая круглая луна струила голубоватый свет, мерцающим золотом горели звезды, и ночь была безмолвна, тиха и пустынна. Тяжким сном был объят испуганный город.
Мы лихо катили по его мостовым, и звонко цокали по камням копыта рысака. Кирилл свернул на Ждановку и остановился у высоких железных ворот. Трофимов вынул ключ и открыл калитку.
— Вот это и есть наша обитель, — сказал он.
— Собственный особняк? — спросил я.
— А то чей же?
Мы прошли через двор, поднялись во второй этаж. Трофимов вынул электрический фонарь и отпер дверь.
— Милости просим! Здесь можете располагаться, как у себя дома.
Он прибавил:
— В этих стенах вас никто не побеспокоит… За это могу ручаться.
Он осветил квартиру. Она представляла странный вид.
В углу беспорядочно, будто сваленные впопыхах, валялись ручные гранаты. В углу, между стеной и шкапом, приткнувшись штыками, стояли винтовки. На большой широкой оттоманке лежали две смятые подушки и скомканное одеяло, и это тоже производило такое впечатление, словно спавший человек был неожиданно, среди ночи, кем-то поднят и должен был уходить, бежать, не теряя ни минуты времени, на какое-то неотложное, важное и опасное дело.
Я обратил внимание на кусочек металла в банке:
— А это что ж такое?
Трофимов рассмеялся. Очевидно, с этим кусочком у него были связаны какие-то веселые воспоминания.
— А это… Это — радий!
Радий! Да, конечно, и я знал, что радий — драгоценность, но почему этот кусочек тут, зачем он нужен, как он сюда попал — все было непонятно и загадочно.