Он оставил ее и подошел ко мне. Взяв меня за руку, он предложил выйти на веранду.
Спускался густой туман, и под его тяжестью спутанные ветви кустов пригибались к земле. Не было видно огней других домов, кругом была темнота и блеск листьев, трепещущих под каплями дождя.
Мы стояли, обнявшись, у окна.
— Мы все изменим в Уайт-Холле, — сказал он, — построим новое крыло. Немножко в стороне от всех остальных; сделаем столько комнат, сколько нам потребуется. В них будут жить наши дети, — он поцеловал меня. — Я хочу сыновей и дочерей, Гэби. Хочу, чтобы дом был полон смеха и всякой чепухи.
Я посмотрела на него любящими глазами и заметила, что он нахмурился.
— Дорогой, что случилось? Он прижал меня к себе.
— Я никак не могу забыть эти несчастные случаи. Должна же быть какая-то причина. Я пытался понять, кто и зачем — и не нашел ответа. Я бы задушил собственными руками того, кто посмеет тебя обидеть!
Я рассказала ему о разговоре, который подслушала, и о записке, которую он уже видел. Он покачал головой.
— Несколько событий, может быть, прояснили бы ситуацию, записка — это другое.
— Джон, тот, кто ее написал, назвал меня Жакмино. Я никогда не слышала этого слова, а ты? Это что-то должно значить. Но с чего бы кому-то называть меня так?
— Не знаю. Не припоминаю, чтобы я слышал это слово раньше, но, — он сжал мои руки, — записка доказывает, что ты в опасности. Я чувствую себя таким беспомощным… Я буду защищать тебя, как только смогу, до тех пор, пока мы не найдем того человека, который все это делает. Обещай мне быть очень осторожной. А что касается Коррин, я поговорю с ней и узнаю, что она может рассказать.
Я нежно дотронулась до его губ.
— Ты не можешь меня потерять. Ты не позволишь, чтобы со мной что-то случилось.
И я верила в каждое свое слово, потому что верила в него.
— Тогда давай поженимся сейчас, на следующей неделе! К черту помолвки и объявления! Если бы я мог, — шутливо добавил он, — я бы сегодня же сделал тебя своей женой.
— Я бы не очень сопротивлялась, сэр. Он хитро улыбнулся.
— Нам бы лучше зайти в дом, пока это искушение еще можно преодолеть.
— Джон Дьюхаут, вы бы преодолели! Подумайте о сплетнях!
— К черту сплетни. Гэби, я люблю тебя. Ты мне очень нужна. Так что пусть знают, что мы счастливы. И разреши мне сделать тебя счастливой.
— Ты уже сделал, — я сжала его руку.
Я оставила Джона с семьей, а сама отправилась к себе в комнату. Мое счастье было так велико, что я вдруг даже испугалась, что оно не сможет продолжаться долго. Готовясь лечь спать, я пыталась привести мысли в порядок.
Только тогда я вспомнила о записке, которую я нашла у Джона в комнате — казалось, тысячу лет назад, и достала ее оттуда, где она была спрятана.
Неужели это написала Лаурин?
Я немедленно в этом усомнилась, еще не уверенная, почему. Что в ней было не так?
Несколько минут я сидела без движения, даже не думая. Повинуясь какому-то порыву, я достала обе записки, которые я нашла в сумочке, и снова их перечитала.
Теперь я знала, что беспокоило меня — почерк.
Письмо, написанное этой девушке — Сэралан — было написано размашистым почерком с большими буквами и левым наклоном. А записка, оставленная Джону, совершенно на него была не похожа. Лаурин не могла написать и ту и другую.
Вдруг я почувствовала смертельную усталость и потерла глаза, начавшие болеть. Я снова перечитала все три записки, пытаясь найти хоть отдаленное сходство. И тогда я поняла то, что было, или должно было быть так очевидно: записка, написанная Лаурин ее тайным обожателем, и та, что была оставлена Джону были похожи как две капли воды! Мое сознание отказывалось верить в то, что Лаурин Дьюхаут не писала ни одну из этих записок — только письмо. Теперь я думала только о том, кто мог написать эти записки — ведь я теперь знала, что и одну и другую написал один и тот же человек и под одной из них он подписался именем Лаурин. Кто это был — ее любовник?
Неужели я ошиблась, и все это было делом рук Шеда Хертстона? По словам Сина, Хертстон заявил, что не посылал Лаурин никакой записки и что даже не знал, где
397
она находилась. Если это, правда, то, значит, тот человек, который написал эти записки, и убил Лаурин. И наверняка пытался убить меня.
Нужно было отнести записки Джону и узнать его мнение. Может быть, он даже смог бы разобрать почерк, а если бы и не смог, то, по крайней мере, знал бы, что Лаурин не писала ему этой ненавистной записки.
Я посмотрела на свои маленькие часы-медальон; было уже поздно. Нужно было подождать до утра. Вздохнув, я осторожно отложила записки, задвинула засов и задула свечу.
Я поздно проснулась на следующее утро и вместо ярко-голубого неба, к которому я так привыкла, увидела в окне хмурые облака, закрывающие солнце. Туман еще жадно цеплялся за горные вершины вдалеке, но ветер уже разогнал его на море, оставив его теплым и темным.
Темнота проникала в комнату, просачиваясь во все щели, уголки и в мое настроение. Я решительно откинула одеяло и встала.
Я как раз заканчивала завтрак, состоящий из двух чашек крепкого кофе и сдобной булочки, когда в столовую на своем кресле въехала миссис Мария. Я спросила ее о Джоне, и она ответила, что он рано поднялся и уехал в город. И вряд ли вернется раньше обеда.
Пытаясь не обращать внимания на разочарование, я отыскала Пити и отправилась с ним в класс.
— Я сегодня не должен учиться, — он уселся на стул и боязливо взглянул на меня. — Это мой выходной, — добавил он воинственно. — Хотя, думаю, теперь это не имеет значения.
— Пити, неужели мы не можем быть друзьями? — спросила я мягко. — Я очень люблю твоего папу и тебя тоже. Мы могли бы так много сделать вместе, у тебя даже мог бы быть братик или сестричка…
— А мне ничего такого не надо, — неубедительно возразил он. — У меня есть тетя Коррин, бабушка Мария, бабушка Беатрис и дядя Эмиль. Мне никого больше не надо, так что почему бы вам просто не уйти и не оставить нас в покое, — в комнате воцарилось молчание. — Могу я теперь идти? — сказал он, не глядя на меня.
Я кивнула, и он ушел своей вялой походкой. Я закрыла за собой дверь, почувствовав какую-то окончательность в том, как она хлопнула. У меня не было никаких дел, так что я бродила но дому и думала, как бы мне завоевать расположение Пити.
Я не заметила, когда это впервые пришло мне в голову, просто вдруг поймала себя на мысли: чего боялся Пити? Я ни за что не могла поверить, что он настолько ненавидит меня, чтобы так себя со мной вести. Тогда в чем же была причина? Неужели он настолько боялся кого-то в этом доме?
Эта мысль, однажды придя мне в голову, не давала мне покоя до тех пор, пока я не почувствовала, что нужно выйти из дома на свежий воздух. Трава наверняка была еще скользкой и мокрой после дождя, так что сначала я отправилась в свою комнату за шалью и своими белыми с синим ботинками.
Напряжение спало, когда я вышла на крыльцо и глубоко вдохнула чистый воздух. Солнце проглядывало через облака, бросая тут и там яркие лучи. Я вышла на блестящую траву и пошла своим обычным маршрутом — к восточным посадкам, где были конюшни. Маленькие листочки то и дело прилипали к моим ботинкам. В той стороне еще стояло несколько старых кривых дубов и высилось огромное нагромождение белых и серых скал. Я решила найти несколько хороших камешков для Пити и предложить их ему на рассмотрение с целью включения в его коллекцию.
Я шла медленно, замечая, как кусты и ветви деревьев, хоть и потеряв форму, вернули свою прежнюю зелень. Я отвела рукой несколько мокрых веток и направилась к скалам, думая, что, если миссис Мария права и еще пойдет дождь, невозможно будет ходить.
Это было последней моей трезвой мыслью. Я знаю — я помню, как беззаботно поставила ногу под следующим деревом — и вдруг меня рвануло вверх с необычайной силой.