– Злючая какая пчела пошла нынче. – заметил Кулебякин. – Чинов не признает. Ромашка трехфунтовая лучшее средство от такой революционерки.
– Фто саха стах. – отозвался Секретарский.
– Я не силен в греческом, господин поэт. К соседским яблокам у меня всегда было больше способностей. Но ваше негодование я поддерживаю.
Вышел адъютант. Такой же распухший.
– Фафеякин. Яво сисясество чтёт час.
– Не понял, поручик.
Адъютант молча отступил в сторону.
Губернатор был взбешен. Пароксизмы ярости сотрясали его широченное от пчелиных укусов лицо. Салтыков кричал, размахивал руками, стучал ногой, но что он говорил, Кулебякин не понимал. Переводил губернатора холодный и методичный жук. Его доверенный секретарь. Бестелесный в своем английском парике.
– У вас есть два выхода советник. Или романтическое путешествие в Сибирь на двоих. Вы и эскадрон свирепых туземцев из Эривани в качестве охраны. Либо вы в течении недели представите сего вора в красном плаще. Задействуйте все наличествующие полицейские силы. Привлеките московский гарнизон. Губернатор наделяет вас огромными полномочиями. Не церемоньтесь с этим отребьем.
В этот момент губернатор подлетел к Кулебякину и заорал ему прямо в лицо.
– Фуфеясин. Фы фанимаете хак фета фасна! Сесот вол укал сесусолку.
От напряжения Кулебякин вдруг перешел на губернаторский и проорал в ответ.
– Фесь. Футет фелано сасе фиясество!
Метода Шлёцера (продолжение).
– Отлично. – Шлёцер откинулся на назад, на мягкий валик вольтеровского кресла , в гостиной Кулебякина. Напротив за столом Бабицкий начинял порохом пистолеты. Кулебякин стоял у полок с банками. Пьетро напряженно наблюдал за происходящим.
– Виват отцу родному, губернатору. Теперь мы не сироты, граф. Всем миром будем искать пропащую душу. Держись, Москва! Натянем мы твою Басманку да на наш Адмиралтейский шпиль.
– Спешите, господин Шлёцер. – сказал советник. – Москва – это как семечки. Мешок съешь, а не распробуешь и не наешься.
– С такой-то силищей, Кулебякин. – воодушевился Бабицкий.– Всю нечисть из Москвы выметем. На раз два.
– То не наша цель, граф. Если забыли, мы закон поставлены блюсти, а не законом головы сечь. К тому же вся эта сила ни к чему. Я знаю, кто треуголку у губернатора умыкнул.
Кулебякин снял с полки полупустую баночку.
– Вот гостомысл непроходящий. Капельки хватит, чтобы человека на полдня обездвижить. А то пчелы. Я так считаю, что перестарались вы, господин Шлёцер.
Шлёцер и не думал отказываться.
– Браво! Браво! Господин тайный советник тайной канцелярии. Не ожидал от вас такой прыти.
– Неужели это правда, Шлёцер? Но зачем?
– Я строго следую своей методе, Генрих. Этого Ваньку-каина должны искать все, а найти мы.
– Я должен вас арестовать. Вы по закону вор и вы в моей юрисдикции. – сказал Кулебякин.
– Забудьте об этом советник. Я давно уже только в своей собственной юрисдикции.– Шлёцер бросил на стол потертую кожаную треуголку. – Исполняйте свой долг. Ищите Ваньку-каина. Со всей строгостью ищите. А мы с графом… Скажите, Кулебякин, а кто на Москве самый главный, когда губернатор спит?
– Мишка Животинский. Кто ж еще. Он первейший и подлейший среди воров.
– Полная аттестация. Где же обитает сей бубновый туз?
– Там где и положено. В Чертаново. Где же еще?
– Недурственное должно быть местечко. А что ценности какие дома он держит?
– Я с ним не живу. Знаю, что с крестом не расстаётся, это как корона у них у воровских людей.
В спальне императрицы (продолжение).
Бирон пилил неприступный крючок стальной ножовкой. Работа разгорячила его. Он снял камзол, и пот струился по его лицу. Императрица не шелохнулась.
Шайка Дороха.
Как и положено воровскому атаману, Дорох сидел на перевернутой винной бочке. Скупой свет факелов освещал своды подземелья. Здесь собралась вся его воровская ватага, и Дорох держал перед ней речь.
– Что же люди лихие, господа разбойнички. Пришло нам время разбегаться. Погуляли мы, покуролесили. Ваньку-каина навечно прославили. Себя побаловали, понежили.
– Рановато ты, атаман, про покой стал твердить. Кровушка то дурная играет еще. – заметила дама, одетая как приличная дорогая модистка. Она обмахивала себя веером. Вообще вокруг Дороха стояли и сидели вполне приличные люди. В лакейских ливреях, мещанских сюртуках. Был один фрукт с новомодным галстуком и завитыми барашком свойскими волосами.
– Все. Все. Амалия Петровна. Стрекоза. Знаю, помню. Без имен.
– И я не понимаю, Дорох. – у завитого фрукта оказался высокий женский голос. – Вы нас всех собрали. Было так весело. Мы так играли.