– Знаете, кабинет-министр, я долго живу в России. Нет, здесь все замечательно. Есть государство и все остальные, которые думают, что тоже есть. Есть целый кабинет-министр , но политики, как борьбы идей, в европейском смысле, нет. Пустота вместо. Интересу много у всех и до всего, а идей нет. Не политика в России – пустыня. Мы с вами должны стать началом источников благоухающих, дабы пустыню эту оживить. Верю, за нами придут другие. Толпа дармоедов нагрянет, не сомневайтесь. А пока мне, как ученику дрезденского колбасника, сам Бог велел, шпиговать умы европейскими ценностями, а вам, коренному борщееду и хреногрызу, аромат родных лаптей в покое беречь.
– Да зачем же? Все же знают, что два сапога пара. Кого дурим, вице-канцлер?
– Тех, кому и жизнь без этого не жизнь, а таких весь мир и Лиговка впридачу.
Сзади на цыпочках к Остерману приблизился слуга и что-то шепнул на ухо. Вице-канцлер вздрогнул.
– Уже здесь? Просите, просите немедленно.
Слуга кивнул и удалился. Волынской поморщился.
– Неужели другого кого подыскать нельзя? Нахлебаемся мы с этим Шлецером по самые папильотки.
– Пора оставить старые счеты. Конечно, Шлёцер – это монашка и банан. Гремучая смесь. Но без него нам не обойтись. Эт-то что такое? – обычная невозмутимость едва не покинула вице-канцлера.
– Арестант доставлен, ваше сиятельство!
С чувством исполненного долга отчеканил Бабицкий. Рядом с ним качнулась пасмурная репа с рисованными глазищами и выглянула хитрая косматая рожа Ухватова.
– Я так, понимаю, вы по дороге заглянули на маскарад, Бабицкий?
– Этот костюм – условие заключения опаснейших преступников, Ухватов подтверди.– обратился Бабицкий к сержанту.
– Ухватов? Какой Ухватов? – вице-канцлер посмотрел на пройдошливого сержанта.
– Шлёцер может вы, объясните в чем дело?
Теперь пришел черед удивляться Бабицкому.
– Шлецер? Какой Шлецер?
Поддельному Ухватову ничего не оставалось делать кроме как снять накладной парик и брови, и усы. Перед Бабицким и Остерманом предстал гладковыбритый худощавый человек небольшого роста с волевым носатым лицом. Андрей Шлёцер.
– Признаю, вице-канцлер, ваш глаз до сих пор самый глазючий глаз Империи.
– А вы ничуть не изменились, Шлёцер. Ваши комплименты, как всегда, больше похожи на некрологи. Я начинаю опасаться за свое зрение..
– Вам не о чем тревожиться, вице-канцлер. Вы сглазили целую страну, куда мне до вас, простому вселенскому патриарху.
– Да, что он несет этот прощелыга? – поспешил напомнить о себе Волынской.
– Вам не знакома эта история, кабинет-министр, – удивился Остерман.– О ней шуршали веера во всех европейских салонах. Уездный Чебурахинск вздрогнул, когда в него по пути из Константинополя в Святую Землю заглянул вселенский патриарх Амфибрахий 4. После себя он оставил разоренное пепелище и дочку городского головы. Беременную, по ее собственным уверениям, от мимо проходящего Святого Духа.
– Неужели этот негодяй посмел надеть святые одежды? – возмутился Волынской.
– В этом не было нужды. Чебурахинску хватило имени Амфибрахий, произнесенного благочестивым и грозным голосом, чтобы вывернуть карманы наизнанку.
Шлёцер усмехнулся.
– Покончим с этим, вице-канцлер. Прошлое- это бешеная собака. Никогда не знаешь, когда, где и кого она укусит. Самое время отпустить вашего помощника и сей овощ. – Шлёцер погладил репу. – Он – плод моей скуки и плохих манер моего тюремщика. Я назвал этот сорт – ухватовка. Ничего личного, просто красиво. Отпустим их и, наконец, приступим к тому ради чего вы и призвали меня вновь на этот свет.
Императрица отходит ко сну.
За императрицей водилась одна странность с самого начала ее царствования. В свою спальню кроме герцога Бирона и доверенного цирюльника она не допускала никого. Сама раздевалась и одевалась. Свита видела ее всегда тщательно одетой и причесанной. Это давало обильную пищу для слухов, но тем не менее и сегодня вся свита остановилась перед царской опочивальней, склонив головы. Рослые гайдуки открыли тяжелые створки дверей. Императрица вошла в темную спальню и двери тотчас закрылись за ней. В спальне царил полумрак. Императрица подошла к огромной кровати в форме сердца и повернулась к зеркальному трюмо. Огромная уродливая женщина смотрела на нее. В зеркале она увидела Бирона. Он медленно подходил к ней, и лицо его было безучастно. Над головой Бирона взлетел узкий длинный нож. Императрица не шелохнулась.