– Прапорщик Истомин. Кто такие?
– Секретарь коллегии Шлецер и граф Бабицкий. По велению светлейшего герцога следуем в Москву для ревизации военно-морской коллегии. – отвечал Шлецер.– Вот наши подорожные. – он протянул офицеру связку бумаг. Офицер взял их и крикнул в сторону.
– Матюшкин, возьми. Немедленно сжечь.
– Позвольте- вскипел Бабицкий.
– Холерный карантин, господа – не обращая на графа внимания, сказал офицер. – Не пускаем заразу в Москву. По велению его сиятельства губернатора со всех проезжающих велено одежду сымать и сжигать. Взамен давать казенное. Также поступать с личным имуществом. Матюшкин приступайте.
Бабицкий хотел что-то сказать, но вместо офицера в проеме появилось несколько пар растопыренных рук, которые бесцеремонно вытянули их из возка. В отблесках пылающих огромных костров стояли полностью обнаженные Шлецер , Бабицкий и кучер. На земле лежали разбросанные ворохи одежды и раскрытые сундуки. Между ними сновали шустрые и несуразные солдаты.
– Мы будем жаловаться герцогу – говорил Шлецер.
– Имеете право – отвечал прапорщик. Он пытался писать, устроившись в седле. Чёрный плащ с красной подкладкой прикрывал круп породистого дончака.
– Матюшкин, дай господам, чем срам прикрыть.
Со смехом Матюшкин бросил перед Бабицким ворох тряпья.
– Принимай, маркиза, кафтаны парчовые.
В гневе Бабицкий бросился на солдата.
– Я разобью тебе голову, хам.
Шлецеру с трудом удалось удержать его.
– Совсем не изящно граф. Гоняться неглиже за немытым холопом.
Прапорщик протянул Шлецеру бумагу:
– Расписка за имущество. Завтра получите в канцелярии его сиятельства. Не смею задерживать.
Солдаты остановили еще один возок. Незамедлительно оттуда раздался женский крик. Прапорщик пришпорил коня.
– Какой подлец. Неужели он думает, что я появлюсь в Москве в таком виде. Шлецер я вызову его на дуэль. – разорялся Бабицкий. – Немедленно.
– Я думаю, это будет затруднительно, граф. – Шлецер напяливал на себя домотканую застиранную рубаху. –Он отобрал у вас шпагу. Конечно, вы можете воспользоваться природной. Но…
– Поедемте господа. Околеем ведь. – робко тронул локоть Шлецера посиневший кучер.
Экзотическое трио.
В доме негоцианта Цибульского в этот вечер было многолюдно. Здесь не было сливок общества во главе с губернатором Салтыковым, но цвет торговой Москвы присутствовал. Француз Гвендолин потчевал публику неким невиданным доселе зрелищем. Гости собрались в просторной бальной зале, освещенной свечными люстрами. На первом ряду сидело семейство Цибульских. Пан Цибульский – краснолицый пузырь, его сыновья Броник и Рысик, два пузырика поменьше и пани Мария Цибульская, красивая женщина с оливковой кожей и блестящими черными волосами. Как и положено детям, Броник и Рысик были весьма любопытны. Сейчас, пыхтя и сопя, они выясняли у кого из них волос на голове больше, вцепившись крепко, друг в друга. Пан Цибульский разорвал эту нерушимую братскую связь. Словом и делом.
– Броник, Рысик. Если вы думаете, что невоспитанность это прямая дорога к индийскому слону на ярмарке, то вы ошибаетесь. Это прямой путь к Плутарху. 20 страниц после обеда и вместо ужина.
На сцене с глухим занавесом появился Гвендолин. Трость с набалдашником в виде греческой головки.
– Медам-месьё. Силь ву пле. Внимание проше. Впервые в России и на Земле. Экзотическое трио «Коврига» Только для вас. Кипучая мексиканская бормотуха. Аплодисмант силь ву пле. – сказав это, Гвендолин начал открывать занавес. Постепенно перед зрителями возникала следующая картина. На сцене три раструба, в форме букета распустившихся цветов. На музыкантах были напудренные парики и расшитые золотом камзолы. Один играл на клавесине, второй на арфе, третий держал в руках скрипку. Классический набор, но, тем не менее, публика удивленно ахнула. Такого она еще не видела. Музыкантами были дрессированные мартышки. Мало того мартышки грянули то, что в 18 веке называлось мексиканской бормотухой, а в веке 20-м стало песней группы Битлз «I,me,mine». Конечно, мартышки не могли играть и петь. Полые концы раструбов уходили под сцену, где находились трое гудошников, подхваченных Гвендолином в притоне Китай-города. Именно эти самородки жарили вовсю ивановскую и по-английски.
Дорох
Дорох подкатил к дому Цибульского, что на Солянке, в дорожной карете. Возница, лилипут по кличке Пистон, натянул поводья. Дорох откинул медвежий полог.
– Меня не жди. Гони на Разгуляй.
– Понял, батька. Но, но- пошла ты лошадь.