— Вот и хорошо, — обрадовался инспектор. — Это говорит о вашем здравом смысле, миссис Годфри. Вы не можете ожидать, что подобные вещи надолго останутся в секрете...
— Нет, — холодно кивнула она. — Полагаю, что нет. Это конечно же Тиллер? Он, должно быть, находился в своей буфетной. Я совсем забыла.
Ее холодный тон отрезвил Молея. Он извлек из кармана носовой платок и довольно нерешительно промокнул затылок, искоса глядя на Эллери. Эллери пожал плечами.
— Итак. Что вы делали в этой комнате? — спросил Молей.
— А это, — ответила она тем же холодным тоном, — мое дело, инспектор.
— Вы даже не постучали в дверь! — гневно воскликнул он, кажется понимая, что проиграл.
— Неужели? Какая я забывчивая.
Молей тяжело сглотнул, стараясь унять гнев.
— Вы отказываетесь отвечать мне, почему вы тайком пробрались в комнату к мужчине в полночь?
— Тайком, инспектор?
— Вы мне солгали сегодня утром, когда сказали, что легли спать рано! И что в последний раз видели Марко живым за игрой в бридж!
— Разумеется. Кто же признается в подобных вещах, инспектор? — Ее ладони так сильно сжались в кулаки, что даже костяшки пальцев побелели.
Молей снова тяжело сглотнул, сунул в рот сигару и чиркнул спичкой.
— Хорошо. Вы не хотите говорить об этом. Но вы с ним ссорились, разве нет? — Женщина молчала. — Он обругал вас грязными словами. — В ее глазах мелькнуло страдание, но она только плотнее сжала губы. — Итак, как долго это продолжалось, миссис Годфри? Как долго вы находились с ним?
— Я ушла от него без десяти час.
— Больше чем через три четверти часа, э? — рявкнул Молей и яростно запыхтел сигарой. Она молча сидела на краешке стула.
Эллери снова вздохнул.
— Э... был ли Марко одет полностью, когда вы вошли в его комнату, миссис Годфри?
На этот раз ее язык словно прилип к небу.
— Нет... я хочу сказать, не совсем.
— Что на нем было надето? Вы можете не желать обсуждать ваши личные дела, миссис Годфри, но его вчерашний наряд имеет крайне важное значение, и, разумеется, у вас нет причины утаивать эту информацию от нас. Его белый... та одежда, в которую он был одет в течение вчерашнего вечера... лежала на кровати, как и сейчас?
— Да. — Теперь Стелла Годфри принялась разглядывать костяшки своих пальцев. — Он надел... брюки, как раз перед тем, как я вошла. Темно-серые. И продолжал одеваться, пока... пока мы разговаривали. Он надел двубортный оксфордский костюм, серый по-моему, и другие подходящие по цвету аксессуары. Белую рубашку... О, я не помню!
— Вы заметили его шляпу, плащ и трость?
— Я... да. Они лежали на кровати.
— Он был полностью одет, когда вы уходили?
— Э... да. Он как раз завязал галстук и надевал плащ.
— Вы ушли вместе?
— Нет. Я... я ушла из комнаты первой, одна.
— Вы, случайно, не видели, как он выходил?
— Нет. — Ее лицо исказилось, словно от боли. — После того как я ушла в свою комнату — почти сразу же, — я услышала, как закрылась дверь. Я подумала... что он покинул комнату.
Эллери кивнул.
— И вы не открывали свою дверь, чтобы выглянуть наружу и посмотреть?
— Нет!
— Хм. Он не говорил вам, почему переоделся в другой костюм, миссис Годфри? Или куда он собирался?
— Нет! — Голос Стеллы Годфри странно зазвенел. — Он ничего не говорил. Но он был нетерпелив, как если бы торопился на свидание...
— И у вас даже не возникло желания пойти за ним, а? — рявкнул инспектор Молей.
— Говорю вам, нет! — Она внезапно поднялась. — Я... я не позволю и дальше докучать себе, джентльмены. Я сказала вам правду — насколько могла. Я была слишком... слишком расстроена, чтобы идти за ним. Я... никому не могу это сказать. Я... я сразу пошла спать и больше не видела его живым.
Трое мужчин не могли не поверить искренности и глубине переживаемых ею чувств.
— Хорошо. Пока все, — объявил инспектор.
Стелла Годфри вышла из комнаты, держа спину чрезвычайно прямо. Весь ее облик выражал облегчение.
— Из чего следует, — заметил Эллери, — что она еще не готова сломаться, инспектор. Вы выбрали неподходящее время. Эта женщина не обладает интеллектуальным оружием, но у нее крепкий позвоночник. Я пытался предупредить вас.
— Меня этим не возьмешь! — рявкнул инспектор. — Этот... — И тут он дал себе волю, гневно выплевывая все, что думал по поводу извращенности натуры, привычек, темперамента и предпочтений (вероятных) Джона Марко, с такой яростью и в таких ярких красках, что до глубины души шокировал судью Маклина и вызвал искреннее восхищение Эллери.