— Отказался? Что случилось?
— Думаю, он испугался. Он старой закалки, сэр, а убийства и все такое прочее выбивают его из колеи. К тому же он оскорблен, сэр, как он выразился, «шокирующим поведением» подчиненных инспектора Молея.
— Насколько я знаю инспектора Молея, — усмехнулся Эллери, — он чихал на его отказ и не позволил бы ему умыть руки, пока все не выйдет на чистую воду. Кстати, не случилось ли чего особенного, пока я предавался глубокому сну?
— Нет, сэр. Инспектор Молей уехал, оставив нескольких своих людей. Он просил меня передать вам, сэр, что вернется утром.
— Хмм... Огромное спасибо. Ну а теперь, Тиллер, если вы унесете все это... нет-нет, я вполне способен одеться сам! Я делаю это уже много лет и по-своему. Мне уже поздно менять привычки, как и вашему дворецкому.
Когда Тиллер ушел, Эллери торопливо переоделся в свежий костюм и, негромко постучавшись, вошел в смежную комнату. Судья Маклин лежал, мирно посапывая, м ослепительно голубых покоях. Он был облачен в довольно яркую пижаму, седые волосы разметались вокруг его головы словно нимб. Эллери видел, что пожилой джентльмен вполне способен проспать весь остаток ночи, поэтому вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.
Когда Регана в несвойственном ее нежному характеру порыве вырвала бороду Глостеру, он горестно воскликнул: «Я дал вам кров, а вы мне, как разбойники, за это увечите лицо». Нигде нет упоминания о том, чтобы сие увещевание пробудило раскаяние в груди дочери Лира.
Мистер Эллери Квин обнаружил, что находится в затруднительном положении, и не в первый раз за свою долгую карьеру. Уолтер Годфри очень мало походил на радушного хозяина, к тому же это был пузатый коротышка, от одного взгляда на уродливую физиономию которого могло стошнить; и тем не менее Эллери ел его хлеб и спал, так сказать, в его постели; и драть волосы, выражаясь фигурально, из бороды старины Годфри было бы поступком по меньшей мере неблагодарным, противным всем законам гостеприимства.
Короче говоря, Эллери стоял перед обычной дилеммой: подслушивать или не подслушивать. Поскольку подслушивание идет вразрез с гостеприимством, то прежде, чем действовать, детективу крайне важно определиться: в первую очередь он гость или же в первую очередь он детектив. После коротких раздумий Эллери решил, что он гость лишь из милости и в силу особых обстоятельств; следовательно, его долг перед самим собой и делом истины, которому он служил — держать глаза и уши открытыми. К тому же он подслушивал с целью пролить свет на правду; а гость, явившийся за самим Святым Граалем, сталкивается с меньшими трудностями, чем тот, кто ищет истину в этом откровенно бесстыдном мире.
Все произошло совершенно неожиданно, и он был вынужден немедленно вступить в борьбу со своей совестью. Он спустился из спальни в пустой дом; просторная гостиная выглядела нежилой; в библиотеке, куда он просунул голову, было темно, патио — пустынно. Удивляясь, куда подевались все обитатели, он направился в благоухающие сады — один под холодной луной.
«Наконец-то, — подумал он, — я один». Но так он думал, пока не достиг поворота дорожки из ракушечника и не услышал женские рыдания. Сад был густым, кусты высокими, и в их тени он оставался невидимым. Когда мужчина заговорил, Эллери догадался, что за поворотом дорожки находилась непредсказуемая чета Годфри, муж и жена.
Годфри говорил тихим голосом, в котором даже сейчас звучали хлесткие нотки:
— Стелла, я должен поговорить с тобой. Самое время все выяснить. Ты должна мне все разъяснить, не то я не знаю, что сделаю, ты поняла?
Эллери сопротивлялся совести лишь мгновение, потом напряг слух.
— О, Уолтер, — прорыдала Стелла. — Я... я так рада поговорить хоть с кем-то. Я никогда не думала, что ты...
Сейчас было самое время для признания: луна лила мягкий свет, и сады вокруг словно приглашали открыть душу.
Миллионер что-то буркнул, но на этот раз его голос прозвучал мягче обычного:
— Господи, Стелла. Я тебя не понимаю. Почему ты плачешь? Мне кажется, что ты только и делаешь, что льешь слезы — с того момента, как вышла за меня замуж. Господь свидетель, я дал тебе все, что ты хотела; и ты знаешь, что у меня никогда не было другой женщины. Это все из-за этого никчемного Марко?
Ее голос звучал приглушенно и сдавленно:
— Ты дал мне все, кроме своего внимания, Уолтер. Ты игнорировал меня. Ты был романтичнее и внимательней, когда я выходила за тебя, и ты... ты не был таким толстым, Уолтер... Женщина всегда хочет романтики.
— Романтики! — хмыкнул он. — Чушь. Ты больше не ребенок, Стелла. Оставь эту дребедень для Розы и ее слюнтяя Корта. Для нас с тобой это все позади. Для меня — точно. И для тебя, должно быть, тоже. Беда в том, что ты так и не повзрослела. Ты отдаешь себе отчет, что вполне могла бы быть уже бабушкой? — Однако в его голосе прозвучала неуверенность.