— Поразительное?
— Это нечто. Такое вы видите не каждый день. Мистер Квин... даже вы. — В голосе Молея прозвучал скрытый сарказм. — Это должно находиться прямо по тропинке.
— Идемте, идемте, инспектор, вы нас нарочно интригуете. Поразительное — что?
— Труп.
— О! Замечательно, — усмехнулся Эллери. — Насколько я слышал, он был кем-то вроде Адониса.
— Вам надо посмотреть на него сейчас, — мрачно заявил инспектор. — Адонис по сравнению с ним был просто деревенщиной с бельмом на глазу. Готов поспорить, что не одна девица пожелала бы взглянуть на него хотя бы одним глазком, даже если он мертвее мертвой макрели. Это самое поразительное зрелище, которое мне доводилось видеть за все те двадцать лет, что я смотрю на мертвецов.
Самое поразительное заключалось в том, что на террасе за одним из столиков сидел мертвый Джон Марко, слегка съехав на стуле и продолжая держать в правой руке черную трость, почти горизонтально лежащую на плитке пола. Его темные кудри покрывала черная фетровая шляпа, немного сдвинутая набок, с плеч спадал черный театральный плащ, перехваченный металлической застежкой и стянутый у горла шнуром, под которым он был голым.
Не полуголым и не почти голым. Он был гол как в день своего рождения.
Оба мужчины разинули рот в изумлении, словно деревенщины на сельской ярмарке. Затем Эллери моргнул и посмотрел еще раз, дабы убедиться, не чудится ли ему это.
— Боже мой, — произнес он таким тоном, к какому прибегает эксперт, который с благоговением созерцает произведение искусства.
Судья Маклин смотрел молча, будучи не в состоянии что-либо сказать. Инспектор Молей стоял в стороне, с невеселой улыбкой наблюдая за их потрясенными лицами.
— Как вам такое, судья? — хрипло спросил он. — Готов побиться об заклад, что за всю вашу службу вам доводилось много раз слушать дело, когда была раздета женщина, но раздетый мужчина... Представить себе не могу, куда катится эта чертова страна.
— Не хотите ли вы сказать, — начал судья, скорчив гримасу отвращения, — что какая-то женщина...
Молей пожал могучими плечами и запыхтел сигарой.
— Чушь, — возразил Эллери, хотя не слишком уверенно. Он не мог оторвать глаз от поразительного зрелища.
Голый! Под плащом не было ни единого клочка одежды. Синевато-белый гладкий торс мерцал в лучах утреннего солнца, словно мраморная статуя, высветленная и отполированная временем; смерть оставила неизгладимый след на этой упругой коже. У Марко была худая, плоская грудь, широкие сильные плечи и тонкая талия. Округлые мышцы на длинных боках уже затвердели. На стройных и гладких, как у мальчика, ногах не было видно вен, а ступни были изящны почти по-женски.
— Красив, дьявол! — вздохнул Эллери, скользнув взглядом по лицу убитого. Это было лицо римского бога с полными губами и прямым носом, лишь с легким намеком на орлиный, — гладко выбритое лицо соблазнителя, апатичное и насмешливое, даже мертвое. На нем не было ни малейшего признака страха, о котором упоминал судья Маклин. — Его нашли в таком виде?
— Точно в таком, в каком вы его видите, мистер Квин, — подтвердил Молей, — если не считать, что плащ не был обернут вокруг плеч, как сейчас, а спадал вниз, полностью закрывая все тело. Мы отвернули полы и едва не потеряли дар речи... Черт знает что, а? Но мы не сдвинули его ни на дюйм. Убийца начитался книжек или съехал с катушек... А вот и наш окружной коронер. Привет, Блэки, давай поживее, ладно?
— Любопытно, — пробормотал судья Маклин, отодвигаясь в сторону, чтобы освободить место костлявому мужчине с усталым лицом, спускающемуся к ним по ступеням террасы. — Этот джентльмен, инспектор, он что, имел привычку разгуливать в чем мать родила или вчера вечером выдался особый случай? Кстати, я правильно понял — это произошло вчера вечером?
— Похоже на то, исходя из того, что мне пока удалось нарыть, судья. А что до его привычек, то тут остается только гадать, — с кислой миной пояснил Молей. — Если это так, то здешних дамочек должно было бросить в дрожь. Глянь, Блэки. Премиленькое зрелище для церковного хора воскресным утром, а?
У коронера отвисла челюсть.
— Почему этот парень голый? Вы его так и нашли? — Черная сумка Блэки скользнула по плитке, когда он наклонился, недоверчиво разглядывая труп.
— И в сотый раз, — устало ответил инспектор, — ответ да. Давай действуй, Блэки, ради всего святого. Тут сам черт ногу сломит, так что я хотел бы получить от тебя самый полный отчет, и как можно быстрее.
Трое мужчин отступили немного назад, наблюдая за действиями коронера. Какое-то время ни один из них не проронил ни слова.
Потом Эллери спросил, медленно выговаривая слова:
— Вы не нашли его одежду, инспектор?
Его глаза пробежались по небольшой террасе, недостаток пространства которой компенсировался цветом и атмосферой. Она словно манила отдохнуть — маленький интимный храм для ничегонеделанья. Открытая белая крыша террасы позволяла лучам солнца проникать между балками внутрь и падать на разноцветные плиты на полу полосками света и тени.
Здесь во всем чувствовалась рука и глаз искусного декоратора, воссоздавшего атмосферу моря и Испании. Тут были пляжные зонтики, расписанные испанскими цветами красных и желтых тонов, над маленькими круглыми столиками. На столиках стояли ракушки-пепельницы, оправленные в медь кожаные коробочки с сигарами и сигаретами, а также разные настольные игры. На самом верху ведущих на террасу ступеней красовались два огромных испанских кувшина для масла с цветами, а у подножия на плитах — еще два. Невероятных размеров — почти в рост человека, со сладострастно выпяченными боками, — они словно были позаимствованы из арабских сказок Шахерезады. В тени высокой скалистой стены стоял на подпорках миниатюрный испанский галеон (который, как потом выяснил Эллери, был поделен надвое и служил довольно практичным баром). Несколько великолепных цветных мраморных статуй занимали вырубленные в скалистой степе ниши, а поверху самих стен чья-то искусная рука изваяла барельефы испанских исторических фигур. На двух противоположных балках открытой крыши возвышались, словно на страже, два огромных прожектора, на бронзе и призмах которых сверкало солнце. Они смотрели прямо вперед, в пространство между образующими бухту скалами.
На круглом столике, за которым сидела обнаженная фигура покойника, лежали письменные принадлежности: причудливой формы чернильница, восхитительно инкрустированная коробка для ручек из ракушечника и изящный контейнер для писчей бумаги.
— Одежду! — нахмурился инспектор Молей. — Пока нет. Из-за этого все и кажется таким нелепым, мистер Квин. Можно, конечно, сказать, что парень спустился на этот лоскут пляжа ночью, снял с себя все и немного охладился в океане; но что, черт возьми, случилось с его вещами? И где его полотенце? Как он мог обсохнуть ночью без полотенца? Только не говорите мне, что кто-то стянул его шмотки, пока он тут плескался, как это делают ребятишки! Во всяком случае, я так думаю... пока чего-нибудь не найду.
— Полагаю, вряд ли он купался, — негромко предположил Эллери.
— Да, да. Вы совершенно правы! — На честном красном лице служаки отразилось отвращение. — В любом случае купание исключается. На нем был этот идиотский плащ, а в руке — ручка. Черт, ведь он писал письмо, когда его убили!
— А вот это, — сухо заметил Эллери, — уже кое-что. Теперь они стояли позади застывшей фигуры. Тело Марко было обращено лицом к маленькому пляжу, а широкая спина в плаще — к ступеням террасы. Казалось, он погрузился в раздумья, глядя поверх сверкающего песка и легких волн синего моря, наполнявших устье бухты. Море ушло, хотя даже сейчас Эллери мог наблюдать почти незаметное отступление воды. Тридцать футов песка оставались совершенно гладкими, без каких-либо чужеродных следов.
— Кое-что? — хмыкнул Молей. — Наверняка что-то да значит. Поглядите сами.
Эллери высунул голову поверх плеча трупа; коронер, трудившийся по другую сторону, проворчал что-то и отступил назад. Но Квин разглядел то, что имел в виду инспектор. Левая рука Марко свисала вниз рядом со столом, и прямо под ней на плите, куда насмешливо указывал окостеневший палец, лежала цветная ручка, точно такая же, как и остальные в коробке из ракушечника. На кончике пера засохли черные чернила. Лист писчей бумаги, на котором было выведено несколько строчек, — кремовый лист бумаги с гербом, тисненный красным и золотым по верху, а чуть ниже герба на узкой полоске старинными буквами было выведено «Годфри» — лежал на столе всего в нескольких дюймах от мертвого тела. Очевидно, Марко был убит в тот момент, когда писал, поскольку последние слова — явно незаконченная буква — резко обрывались, и вниз листа шла жирная черная линия, которая продолжалась по поверхности стола до самого его края. На среднем пальце левой руки Марко осталось черное чернильное пятно.