— Э-э-э… — растерянно протянул мистер Иствуд. — А кто говорит?
— Это я, Кармен. Мне угрожают… я так боюсь… прошу тебя, приезжай как можно скорее, меня могут в любой момент убить.
— Простите, — вежливо сказал мистер Иствуд. — Боюсь, вы набрали не тот…
Но она не дала ему договорить:
— Madre de Dios![1] Они уже близко. Они меня убьют, если узнают, что я тебе звонила. Неужели ты этого хочешь? Поспеши. Если ты не приедешь, ты меня больше не увидишь. Надеюсь, ты помнишь: Керк-стрит, триста двадцать, пароль «огурец». Тсс-с-с…
Он услышал слабый щелчок — незнакомка повесила трубку. В полном ошеломлении мистер Иствуд пересек комнату, подошел к жестянке с табаком и принялся набивать трубку.
«Черт возьми, вероятно, это какой-то фокус моего подсознания, размышлял он. — Неужели она действительно сказала „огурец“? Или мне почудилось?»
Он в нерешительности расхаживал по комнате. «Керк-стрит, триста двадцать. Интересно, в чем там дело? Она кого-то ждет. Как жаль, что я не объяснил ей… Керк-стрит, триста двадцать. Пароль „огурец“… О-о, это, наконец, невыносимо, это нелепо, это галлюцинация, болезненная фантазия перетруженного мозга».
Он со злостью посмотрел на пишущую машинку.
«Ну какая от тебя польза, хотел бы я знать? Смотрю на тебя все утро, а много ли ты мне помогла? Автор должен брать сюжеты из жизни. Из жизни, ясно? Вот я сейчас пойду и добуду такой сюжет».
Он нахлобучил шляпу, окинул любовным взглядом свою коллекцию старинной эмали и вышел из дома.
Как известно большинству лондонцев, Керк-стрит — это ужасно длинная бестолковая улица, занятая в основном антикварными лавками, где торгуют всевозможными подделками по баснословным ценам. Есть там и магазины, торгующие старой медью, и стеклом, и подержанными вещами.
В доме номер 320 торговали старинным стеклом всех видов и сортов. По обеим сторонам от прохода располагались стеллажи, плотно уставленные рюмками, которые тонко звенели в такт его осторожным шагам, а над головой покачивались и поблескивали люстры и всевозможные светильники.
В конце торгового зала сидела свирепого вида старуха с усиками, которым мог бы позавидовать не один юнец.
— Ну? — сурово спросила она и не менее сурово взглянула на Энтони.
Энтони был из тех молодых людей, которых смутить ничего не стоило. Он тут же поспешно спросил, сколько стоят вон те стаканчики для рейнвейна.
— Сорок пять шиллингов за полдюжины.
— Так-так, — сказал Энтони. — Красивые, правда? А сколько стоит эта прелесть?
— Это старый «Уотерфорд». Уступлю пару за восемнадцать гиней.
Лучше бы ему было не спрашивать! Еще немного, и он не выдержит гипнотизирующего взгляда этой старой змеи и непременно что-нибудь купит. Надо уносить ноги… И тем не менее что-то удерживало его в лавке.
— А это сколько? — указал он на один из канделябров.
— Тридцать пять гиней.
— Ах, как жаль. Это гораздо больше, чем я могу себе позволить.
— Что именно вам нужно? — в упор спросила старуха. — Что-нибудь для свадебного подарка?
— Да-да, для свадебного, — ответил Энтони, хватаясь за предложенное объяснение. — Но боюсь не угодить.
— Ах вон оно что, — сказала старуха, поднимаясь с решительным видом. Думаю, что старинные вещицы понравятся кому угодно. У меня есть два графинчика и прекрасный маленький набор для ликера — чем не подарок для невесты?
У старой леди была железная хватка. Целых десять минут Энтони пришлось пялиться, испытывая невыразимые муки. Всевозможные склянки, бутылки, штофы… В конце концов он совершенно изнемог и готов был сдаться.
— Прекрасно, прекрасно, — неуверенно сказал он, возвращая бокал, который она расхваливала, и вдруг спохватился:
— Послушайте, а от вас можно позвонить?
— Нет, нельзя. На почте — она напротив — автомат.
Ну, так что вы берете — бокал или эти чудесные старые фужеры?
Увы, как и все мужчины, Энтони совершенно не умел найти в товаре несуществующий изъян и гордо удалиться.
— Нет, я лучше возьму набор для ликера, — уныло пробормотал он.
Это все-таки было лучше, чем канделябр, который ему, того и гляди, навяжут.
Проклиная свою нерешительность, он уплатил за покупку. И тут, когда старуха уже упаковывала маленькие бокальчики, смелость неожиданно вернулась к нему. Ну, подумает, что он малый со странностями, и что?
— Огурец, — отчетливо и громко произнес он.
Старая карга оторвалась от своего занятия.
— Что вы сказали?
— Ничего, — солгал Энтони.
— Вы как будто сказали «огурец»?
— Так оно и есть, — дерзко ответил Энтони.