— Да черт с тобой, я пойду в летчики или — чтоб далеко не ходить — вон буду командовать военными грузовиками, тем более что меня в море укачивает — ну в прошлом году на катере один раз укачало.
Тогда, на прогулочном курортном катере, отец, держась за поручень, курил и уж совсем было вознамерился бросить окурок в волны — но я схватил его за руку:
— Ааа! Стой!
— Да что такое?
Море тогда почему-то казалось мне чужим и страшным, кругом я чуял смертельную опасность:
— Ты бросишь окурок, а он дымится, — и море взорвется! Кааак вспыхнет! И нам конец. Не делай этого! Пожалуйста! — умолял я со слезами. Отец отвел мою руку, которой я в него вцепился, улыбнулся и щелчком бросил бычок в Черное море. Тот бесшумно и бледно, без даже легкой вспышки, беспомощно пропал в волнах.
С морем ничего не случилось! Мы плыли дальше как ни в чем не бывало! Это было чудо. И я стал его свидетелем.
— Эти грязные — раз надеванные, значит, уже не чистые — чужие трусы, эти ссаки, про которые, не дай Бог, кто узнает! Голая — в ванне мы, что ли? — девка залезла на меня, какой кошмар. А ведь я считал себя хорошим мальчиком! — это всё думал я про себя со слезой, со сладостью обиды, отгоняя от себя мысли про то, что после избиения Мишки Кротова я всё равно уже не был безупречен и безгрешен и чист. И тем не менее — за что же мне такие мучения и пытки?
При этом я шмыгал носом, сопля под действием земного притяжения быстро шла по ноздре вниз. Но эта сопля при всей своей отвратительности — прям блевануть можно, если, конечно, чужая — всё же чище и выше ссак. Это уж как пить дать.
Меж тем Ленка вот так верхом скользила по моей ноге всё ближе к моему туловищу. Мокрое придвигалось, приближалось. Как же я хотел вытереть ногу! Но — понимал, что нельзя, что еще не время, и старался свою соплю подобрать как можно тише, аккуратно втягивая воздух в голову. А это непростая гидравлика!
Ленка подтянулась совсем близко к моему туловищу и прошептала мне в ухо:
— Тихо. Не дергайся, — как будто была диверсантом и снимала часового. Это пусть даже легкое, еле заметное касание любимой военный темы немного развеселило меня.
Я подчинился, терять было уже нечего. Она привстала с моей ноги и расстегнула лямки моих типа баварских штанов. Далее стянула с меня и их, и мои практически девчачьи трусы (настоящие, черные, как у взрослых, сатиновые, я выпрашивал — но тщетно, не дорос еще). И, наконец, она двумя пальцами взяла меня за стручок. Который висел себе скромно и незаметно и, я бы даже сказал, жалобно. Я как-то отдернулся, но тут же вспомнил про машинки — и застыл.
Это детское переживание я вспомнил после, во взрослой жизни, когда был снова унижен одной своей подружкой. Охохо. Лиха беда начало…
Познакомился я как-то с девушкой, лет через 20 после Ленки, и у меня возникло к ней чувство. И вот она — тоже, как и Ленка — надругалась надо мной. Дело было так. Мы к ней пришли, выпили, закусили — ну, типа романтический ужин, — и она, идя в душ, этак роняет: «А ты пока посуду помой». Да ты, отвечаю, совсем охренела, что ли? Ну, говорит, как хочешь, но тогда ничего сегодня не будет. И я, признаюсь, малодушно пошел мыть эту самую посуду. Помыл я, значит, грязные тарелки — и в койку, праздник такой со слезами на глазах. А на ложе любви ждало меня открытие. Я понял, что значит «беличий глазик». Раньше только слышал про такое, а тогда испытал это на своей шкуре. Речь тут, деликатно выражаясь, о дамском диаметре. Он был необычайно, неестественно мал! Это давало особые ощущения, острые и разительные. Надо уточнить, что к дефлорации это не имело никакого отношения. Всё, что было раньше, в предыдущей жизни, ну, с этим делом, вдруг показалось жалким подобием левой руки. Меня это страшно увлекло. Я концентрировал внимание на тонкостях этого небывалого переживания. А ведь мог бы отказаться от мытья посуды, хлопнуть дверью и гордо уйти! И остался б дураком.
Наши отношения с девушкой «Беличий глазик» развивались и углублялись. Мы стали часто видеться и даже начали строить планы на жизнь. И вот однажды, когда я к ней завернул, мы поужинали и ближе к ночи пошли прогуляться, перед тем как залечь в койку. Идем под ручку, весна, романтика, и она вдруг говорит:
— Ты — переводчик, еще тебе надо вступить в партию, и тогда мы вообще заживем как люди. Ездить будешь в загранку!
Да… Я уже был почти готов к употреблению, а она вдруг такое ляпнула! И с глубочайшей печалью я подумал: «Ёб твою мать, ну как ты могла? Дура! Всё испортила! Тупое животное! Проститутка бездуховная!»
Эта катастрофа случилась перед самым финишем дистанции, уже на повороте к ее дому… Но — я не повернул, а как шел, так и продолжил движение по прямой.