Иногда зекам выдавали бекон (!) или ветчину (!), банку на несколько человек — там внутри были ломтики, и каждый завернут в целлофан. Давали чайный порошок, смешанный с сахаром и сухим молоком. Кружек ни у кого не было, так что порошок съедали всухую.
Но в целом жратвы не хватало. Зеки радовались дикому щавелю, который там, к щастью, рос. А один чудак был замечен в том, что варил бульон из порошка для ног.
С куревом вообще был швах. Табачное довольствие не было предусмотрено никакое.
Курящие меняли свои обручальные кольца, которые чудом уцелели при обысках, у охраны на курево. По курсу 1 золотое кольцо = 25 граммов табака. А как драгметалл кончился, умельцы стали делать кольца из латунных монеток, с виду — чистое золото! Этот фальшак шлифовали землей, больше нечем было. Когда у вохровцев от этих колец зазеленели пальцы, жуликов сдали военной полиции — и они сгинули навсегда.
Зекам, надо же, разрешали слать письма домой. Писали они, писали. Но первые ответы получили только летом 47-го, на третий год отсидки — перед самым освобождением.
Райнер вспоминал всякие «смешные» случаи из жизни зеков. Один немец украл на складе фунт сахара. В наказание его. не расстреляли, не избили, а — заставили этот сахар жрать. Он ел, давился, пока его не стошнило. Потом несчастного закинули в вырытую под сортир яму глубиной 6 метров, и там он отсидел двое суток.
Еще было такое наказание: выстригали на голове крест, от уха до уха — и от лба до шеи. А после еще ставили на целый день у как бы позорного столба и следили, чтоб наказанный стоял прямо и не дай бог не присел.
Время коротали за картами (скат, национальная такая игра, колода не как у всех, а особая, немецкая), и, конечно, то и дело разгорались ссоры, прям до драки — ну а что вы хотите. Кроме того, загадывали друг другу загадки. Болтали — про еду, выпивку и, само собой, про баб. Один зек, в миру руководитель хора, сколотил и там, на зоне, творческий коллектив. Братва запела — не «Малиновый звон», а «Санта-Лючию» и арии из опер. Иногда перепадали книжки на немецком, и Райнер читал их товарищам вслух. Он запомнил одну про Чингиз Хана, автор — Теофил Готье, и еще что-то про зверей. Кто с образованием, те читали лекции по своим специальностям. Давали уроки — французского и английского, по памяти — что запомнилось со школы. (Что-то такое вроде Солженицын описывал?) Один экономист растолковывал им, как образуется капитал: буржуй потребляет не всю прибыль, но часть ее инвестирует. Райнер рассказывал, что потом вычитал у Маркса, где про накопление первоначального капитала, — оно, грубо говоря, вот так и шло. Он тогда наслушался этих лекций и страшно захотел учиться!
В какой-то момент пленных начали выпускать — сперва в британскую зону, а после в американскую. Причем не подряд, не по алфавиту, а по запросам с мест: то строителей, то слесарей, то фермеров.
Потом часть зеков перевезли с севера на юг — из Фламандии в Валлонию. В другой лагерь. Грузовик сделал крюк и завез их в Брюссель, хотя было не по пути, — и зекам показали знаменитую рыночную площадь, где стоит тот самый писающий мальчик. Немцев показалось, что бельгийцы хотели их этим ссыклом унизить: типа вы, мальчики, зассали — и всё проиграли.
В новом лагере пронесся слух: кто пройдет медкомиссию, тех отправят работать на шахту — а там райская жизнь! Роскошная пайка — в день 800 грамм хлеба, и к тому же литр супа! И спят там не в палатке на полу, то бишь на земле, — а в бараке, роскошь! Райнер, весь худющий и изможденный, медкомиссию сразу не прошел, только со второго захода.
И вот счастливцев привезли в Chetelineau, маленький городок возле Charleroi. Выдали спецовки, каски, лампы, тяжелые рабочие ботинки — и записали это всё на номер з/к. Райнер свой помнит: Diemiesangkatre-wangsies, это немцам так слышалось. А на самом деле это — dix mille cent quatrevingt six, то бишь 10186.
Свежеиспеченных шахтеров поселили в роскошный барак: двуспальные кровати с матрасами, набитыми соломой, а в середине — большая железная печка! Это казалось просто люксом. Кроме жилых корпусов, в лагере были кухня, душевая и сортирный барак. А после построили еще столовую и церковь, то есть церковный барак. Скажите пожалуйста! Церковный барак! Впрочем, это вместо красного уголка и ленинской комнаты, что тут особенного. Духовность — куда, сцуко, без нее?
В шахте рядом с пленными работали вольные, бельгийцы, в основном валлоны. А еще — поляки. И итальянцы, старые, которые тут обосновались еще до войны, — и молодые, которые сбежали от безработицы на родине. Еще были мадьяры, которые воевали на немецкой стороне и домой ехать боялись, — там же соцлагерь, коммунисты отправят в Сибирь!