Когда она проходила по улице Монж, чья-то рука мягко ее остановила, и она услышала: «Жервеза Массон?..»
Лицо стоящего перед ней человека было лишено каких-либо примет возраста. Судя по осанке и движениям, он был молод. У него были черные волосы и матово-бледная кожа. Но что-то в чертах его лица, во взгляде пробуждало воспоминания о седой древности…
«Не могли бы мы поговорить минут пять?» — спросил он, непринужденно беря ее под руку и увлекая в сторону сквера с восстановленным древнеримским амфитеатром в центре.
Жервеза хотела возмутиться и прогнать незнакомца прочь, но что-то помешало ей это сделать — возможно, странный свет в его глазах.
«Не больше пяти минут», — сказала она.
«Очень хорошо», — кивнул незнакомец.
Усевшись на ступени амфитеатра, он оглядел сквер с таким видом, словно вернулся домой из долгого путешествия.
Прошло не пять минут, а целых пять часов, но их разговор все еще продолжался. Незнакомец рассказал Жервезе обо всем — об истории своего народа, о двух расах, о загадочном светящемся веществе в водах Бьевры, о Ботаническом саде, о Бюффоне…
В завершение он сказал: «Надеюсь, вы понимаете, что я все поставил на карту, решив передать вам эти сведения?»
В самом деле, Жервеза могла принять его за сумасшедшего и, пожав плечами, уйти — или, хуже того, могла захотеть лично убедиться в правдивости его рассказа. К тому времени у нее уже были налажены контакты с прессой, так что можешь себе представить, как набросились бы газетчики на такую сенсацию. Древняя цивилизация, обитающая под Парижем! Тем более что тогда в самом разгаре была мода на нью-эйдж, и открытие прогремело бы на весь мир. Но, как выяснилось, это не входило в планы Жервезы.
«Наши старейшины, — помолчав, прибавил аркадиец, — запретили мне встречаться с вами и что-либо вам сообщать. Я пошел против их воли, но вы — наша последняя надежда…»
И объяснил ей, как обстоят дела сейчас.
Этот рассказ, который старик цедил в час по чайной ложке, был для Тринитэ настоящей пыткой.
— И в чем же была их проблема? — спросила она нетерпеливо.
— Дело в том, что народ Аркадии к тому времени был на грани вымирания. Тысячелетняя цивилизация постепенно угасала. Из-за того, что обе расы воспроизводились, никогда не смешиваясь друг с другом, они начали вырождаться. У темных это проявилось в том, что все меньше детей у них появлялись на свет — словно бы их поразило бесплодие. Что касается светлых, они стали дичать. Живущие теперь в основном эмоциями и инстинктами, жестокие и апатичные одновременно, они понемногу превратились в стадо обезьян и стали почти неуправляемыми. Если те из них, кто был постарше, еще обрабатывали поля, то весь молодняк перебрался жить в лес. Многие жили на деревьях, вообще отказываясь иметь что-либо общее с поселянами-земледельцами. Иногда для развлечения они по ночам нападали на дома своих соплеменников и устраивали разгром.
«Пока еще не было случаев, чтобы светлые подняли руку на нас, — сказал Жервезе наблюдатель. — Но боюсь, этого недолго осталось ждать. Это вопрос всего нескольких лет… если не месяцев».
— Жервеза потом часто говорила мне, что в глазах у этого наблюдателя был самый настоящий страх, — прибавил Любен. — И трагическая уверенность в том, что его мир близок к гибели…
«Вот почему мы нуждаемся в вас», — в конце концов сказал аркадиец и так крепко стиснул Жервезе руку, что едва ее не сломал.
Тем временем уже наступила ночь. Сторожа давно заперли ворота сквера, но, обходя его в последний раз, не обратили никакого внимания на Жервезу и ее собеседника, словно вовсе их не видели.
«Вы — самый многообещающий генетик своего поколения, — продолжал он. — Поэтому Аркадия выбрала вас… Вы должны помочь нам возродиться. Нам нужно, чтобы в нас снова вдохнули жизнь, и вы единственная, кто способен это сделать».
Жервеза согласилась не раздумывая. Такое решение представлялось ей единственно правильным, хотя оно могло перевернуть всю ее жизнь, и без того резко изменившуюся в течение нескольких последних часов. Но все вокруг — сам воздух, ночное небо, деревья, птицы, окна окрестных домов, древний амфитеатр — словно шептало ей, что она должна соглашаться, любой ценой.
— И какова же была ее… миссия? — спросил Сильвен, потрясенный тем, что мать так никогда и не рассказала ему об этом.
— Миссия? Работать над возрождением обеих рас. Вернуть темным репродуктивную способность, а светлым — человеческий облик.
«Мы должны, — сказал наблюдатель, — вновь обрести ту первозданную чистоту, которая позволила нашему народу существовать более десяти тысяч лет».