Пять огоньков немного рассеивают подземную темноту. И еще десять светящихся точек: пять пар глаз. Их свет не сможет погасить никакое наводнение.
Белые обезьяны ждут нас.
Я смотрю на пятерых приматов, даже не пытаясь объяснить их присутствие здесь. Откуда они появились? Или это фантомы, порожденные нашим воображением? Но не важно. Эти белые фигуры — наш ключ к разгадке всех тайн.
Они делают нам знак следовать за ними и углубляются под землю.
— Куда мы идем? — шепчу я.
— Туда, куда они нас ведут, — холодно отвечает Сильвен, даже не оборачиваясь.
Но, кажется, белые обезьяны прекрасно знают ответ на этот вопрос. Они ни разу не останавливаются, не проявляют никаких признаков нерешительности. Каждый их жест полон непринужденного изящества. Когда белые обезьяны приподнимают свисающие сверху лианы, раздвигают заросли папоротников, осторожно приоткрывают калитки, переходят вброд ручейки — они делают это с естественной, природной грацией.
Очень скоро холодные и сырые подземные коридоры меняются, в них становится все больше растительности. Сначала это водоросли, вьющиеся вдоль стен; потом, по мере того как мы удаляемся от затопленной зоны, я постепенно различаю в свете факелов мох, вереск, папоротники. Вскоре мы уже движемся сквозь настоящие джунгли: буйная тропическая растительность полностью скрывает каменные стены, пол и потолок подземелий. Вокруг нас царит природа во всей ее первозданной дикости. Конец катакомбам! Мы идем среди древесных стволов, зарослей бамбука и тростника. Земля покрыта влажным слоем гумуса, и в нем увязают ноги — когда их переставляешь, слышатся слабые чавкающие звуки. В ветвях одного дерева я замечаю удивленную мину гиббона, который тут же скрывается в зарослях, вопя как исступленный. Затем я вижу среди корней наполовину зарывшуюся в землю игуану — когда я прохожу мимо, она приоткрывает один глаз и смотрит на меня, а потом дует мне в лицо… Или это иллюзия, вызванная игрой света факелов? Может быть… Но только воображение сейчас может спасти меня от паники.
«Нет никаких доказательств того, что этот мир — реальный… Все это может оказаться сном. Ведь, несмотря на все катастрофы, до сих пор ничего со мной не случилось…»
Но разве можно сомневаться в реальности этого чуда природы? В реальности мха, пружинящего у меня под ногами? В реальности этих забавных насекомых — похожих на ожившие веточки палочников, которые запутываются у меня в волосах, а потом улетают с возмущенным гудением?
— Идти вперед! Я должна идти вперед… — говорю я вслух. Мои спутники никак на это не реагируют.
Белые обезьяны вообще почти не оборачиваются — лишь иногда протягивают нам лапы, чтобы помочь преодолеть наиболее сложные участки пути. При этом Сильвен не удостаивает меня даже взглядом.
По мере того как мы все дальше углубляемся в подземные джунгли, его походка и жесты меняются — становятся более уверенными, более грациозными. Без сомнения, в этой обстановке его животные инстинкты обострились, и теперь он движется почти с такой же легкостью, что и наши проводники.
«В конце концов, он один из них», — говорю я себе. Тем временем мы выходим на покрытую густым мхом поляну, в центре которой лежит квадратная металлическая плита. Без малейших усилий один из аркадийцев приподнимает ее — и наружу вырываются полчища летучих мышей.
— Но… что это?!
Инстинктивным движением я заслоняю руками голову и лицо, потому что летучие мыши беспорядочно носятся вокруг. Некоторые врезаются в стволы деревьев и, оглушенные, падают на землю.
Однако на страхи нет времени.
Итак, металлическая плита оказывается крышкой люка. Теперь к жаркой и влажной тропической атмосфере, царящей вокруг, примешивается прохладная сырость готической пещеры. Обезьяны, не произнося ни звука, поочередно спускаются вниз. Они даже не смотрят на меня и Сильвена, но и без того понятно, что нужно следовать за ними. И вот мы тоже подходим к винтовой лестнице.
Несмотря на весь мой решительный настрой, мне боязно спускаться. А вдруг я спускаюсь в свою собственную могилу? Вдруг мне предстоит умереть там, в абсолютной темноте? Белые обезьяны почему-то погасили свои факелы перед тем, как спуститься.
Но потом, глядя на белых обезьян и Сильвена, я понимаю, почему они это сделали.
«Они сами — как факелы», — говорю я себе, ставя ногу на верхнюю ступеньку и ощущая в животе холодок.
И в самом деле — белые обезьяны фосфоресцируют в темноте. Их кожа и шерсть светятся бледным, лунным светом. Но наиболее яркий свет исходит от Сильвена.