Тогда как здесь…
Такое ощущение, что здесь абсолютно все на своих местах. Например, вот эта полуразрушенная мраморная башня на опушке леса, опоясанная снаружи винтовой лестницей. На самом верху — даже выше деревьев — вырос огромный куст вереска, почти полностью скрывший статую архангела.
«Но это всего лишь декорации, — говорю я себе, охваченная ужасом, который не вспыхивает мгновенно, а нарастает медленно, с утонченностью китайской пытки. — А жители — они ведь тоже здесь…»
Мои глаза их видят, но сознание отказывается их воспринимать. Словно для того, чтобы окончательно их увидеть, я должна сначала оторваться от созерцания огромного спокойного озера, зеленых островков, величественной башни, идеальных рядов деревьев, широкой поляны… Все во мне отказывается признать другое… других — живых обитателей Аркадии.
Они смотрят на Сильвена, радостно улыбаясь, словно на возвратившегося блудного сына.
Я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Мне хочется закричать Сильвену, чтобы он не двигался, остался на месте, и, бросившись к нему, буквально за волосы вытащить его из этого невозможного мира — но уже слишком поздно.
Белые обезьяны тоже среди них — неподвижные, невозмутимые, похожие на соляные статуи. Пятеро наших проводников присоединились к ним — и теперь аркадийцев в общей сложности около двадцати; они сидят полукругом, словно на пикнике. Все пристально смотрят на Сильвена сияющими желтыми глазами.
И тогда я вижу… других.
Двух других…
— Нет, этого не может быть! Только не они!
Сидя в центре полукруга, в окружении приматов, они тоже улыбаются Сильвену.
— Ну вот вы и пришли, — говорят они ласково.
Сильвен остается невозмутимым. Механическими шагами, словно робот, он приближается к ним. Очевидно, он с ними незнаком.
В отличие от меня…
Я пытаюсь сделать хоть шаг, но не могу — все движения скованны. Я чувствую себя мухой, застывшей в смоле.
Нет, это невозможно…
— Да, Тринитэ!
Веселый и довольный, мой отец поднимается и идет ко мне, раскинув руки для объятия.
— Ну вот вы и пришли! — громко повторяет он, выпуская меня.
Эти слова разносятся по всей поляне. Отразившись от гигантских стволов, они возвращаются, принесенные мягким ветерком, и взлетают, отскочив от поверхности озера.
Но я по-прежнему не могу в это поверить!
Отец отступает на шаг и кладет руки мне на плечи:
— Я горжусь тобой, ты знаешь?
Несмотря на все безумие этой сцены, Сильвен выглядит абсолютно безмятежным.
Он смотрит на меня с отцом пристально и в то же время благожелательно, словно все происходящее кажется ему совершенно нормальным, в порядке вещей!
К нему обращают бледное лицо все белые обезьяны; веки их опускаются, словно они хотят скрыть охватившие их эмоции.
Мама остается на месте и ничего не говорит, лишь смотрит на меня, и ее глаза полны признательности — ничего подобного я в ее взгляде раньше не замечала. Она сидит на небольшой каменной скамейке, поросшей мхом, и наблюдает за происходящим с нежностью ангела-хранителя, овеваемого бризом и залитого мягким светом. Никогда еще я не видела ее такой умиротворенной.
— Мама?.. Папа?.. — наконец выговариваю я дрожащим голосом. — Что… что вы здесь делаете?
Руки у меня дрожат, мысли в голове путаются.
Отец пристально смотрит на меня.
— Я… наверно, я сплю, — бормочу я, глядя на этот огромный лес, на бескрайнее озеро, на белых обезьян, внимательных и спокойных… и на мамину улыбку.
— Конечно, ты спишь, Тринитэ, — говорит отец. И, хлопнув в ладоши, с лукавым видом прибавляет: — Ведь ты, как и я, знаешь, что все есть сон…
— Эй, эй!..
Мой удивленный возглас наконец выводит Сильвена из оцепенения. Он, как и я, тоже видит, как все вокруг постепенно исчезает, рассеиваясь, словно мираж.
— Что происходит?! — произносит он возбужденно, обводя глазами поляну, деревья, озеро.
Отец приближается к Сильвену и, мягко прижимая к его лбу указательный палец, говорит:
— Ты недооцениваешь самые тайные, глубоко скрытые детали своего воображения, Сильвен Массон…
Вокруг нас что-то начинает происходить. Я пристально разглядываю идиллический пейзаж, пытаясь зафиксировать все элементы, все пропорции, но не могу уловить, где и как происходят перемены. Однако все вокруг действительно меняется.
— Кто сказал, что воображение — не орган созидания? — произносит с улыбкой отец. — Что это не мощнейший генератор образов?