— Как вы это сделали?
Отец довольно улыбается:
— Я обычный чародей: я всего лишь позволяю вам увидеть…
Новый широкий жест. Новая волна ощущений — красок, звуков, запахов…
Сильвен, как и я, застывает с открытым ртом.
Белые обезьяны по-прежнему сидят на земле, видимо ожидая знака «хозяина», чтобы ожить.
С трудом шевеля языком, Сильвен наконец спрашивает:
— Но… почему вы здесь?
И сразу вслед за этим мне удается выговорить самый важный для меня вопрос:
— И… кто ты?
Вдруг мне кажется, что отец за одно мгновение постарел на несколько лет.
И вот он начинает рассказывать.
— Мы последние… — произносит он глухим голосом. При этих словах белые обезьяны испуганно сжимаются, словно под угрозой удара.
— Последние? — переспрашиваю я. — Последние кто?
Отец невидящими глазами смотрит куда-то в пустоту.
Потом качает головой и благоговейным шепотом, как слова молитвы, произносит:
— Твоя мать, ты, я… Трое последних…
Я и Сильвен в ужасе смотрим на него. Он берет нас за руки и подводит к берегу озера.
— Ах, если бы видели прежнюю Аркадию, — говорит он, останавливаясь у самой кромки воды.
Он одет в белый льняной костюм, но при этом ноги у него босые. Вода, набегая на берег, ласкает его ступни.
— Нас было тысячи… и мы жили в полной гармонии. — Голос у него дрожит. — А теперь все погибло… безвозвратно…
Он смотрит вдаль, на горизонт.
— Кто бы мог даже вообразить такое?..
— Но кто последние? — спрашивает Сильвен, словно на мгновение выйдя из гипноза.
Отец растирает ладонями лицо, затем, с усилием разомкнув губы, отвечает:
— Последние люди-аркадийцы…
Я смотрю на него недоверчиво.
Он опускается на корточки перед озером. Ступни его по-прежнему погружены в воду.
— Гиацинта, Тринитэ и я — последние представители темной аркадийской расы.
Несмотря на ужас, который вызывает у меня это сообщение, я пытаюсь расставить все по местам:
— То есть господствующей расы Аркадии?
Отец кивает.
Нет, это уж слишком! Я отказываюсь этому верить!
— То есть ты родился не в Марселе?.. И на самом деле ты не торговец сталью?.. Ты не…
— Нет, почему. Это моя официальная жизнь — жизнь наблюдателя. — Отец отворачивается от озера и смотрит на лес. — Но родился я на самом деле здесь, недалеко от этой поляны… почти шестьдесят три года назад…
Я намереваюсь задать очередной вопрос, но отец жестом приказывает мне молчать. Затем снова поворачивается к горизонту. Розоватый свет касается его лица, словно крыло райской птицы. Кажется, что его фигура плывет над водой; и даже его слова — ужасные, безумные — движутся, подчиняясь какой-то странной неслышной мелодии, окутывающей нас.
— Моя семья всегда была частью аркадийской аристократии. Если светлая раса никогда не знала иерархии, — он указал на белых обезьян, жмущихся друг к другу, — то наиболее знатные семьи темной расы постоянно боролись за власть.
На протяжении двух тысяч лет моя семья, точнее сказать, мой клан несколько раз занимал главенствующее положение. Роль правящего клана была непростой. Как любым владыкам, членам клана приходилось разрешать споры, сохранять нейтралитет в конфликтах, принимать законы, управлять подвластной расой, проявляя милость или суровость…
На его губах появляется легкая ностальгическая улыбка.
— Когда я родился, Аркадия все еще была раем для нас. Конечно, нас постепенно становилось все меньше, но равновесие по-прежнему сохранялось. Темная раса была мудрой и справедливой, светлая — кроткой и послушной. Что же касается знавших о нашем существовании людей, они нуждались в нас, поэтому нас защищали.
Мое детство было таким же, как у всех детей нашей расы. Магия, заклинания… Волшебная симфония деревьев, лесных запахов, спокойствия, детских шалостей…
Слегка повернув голову к Сильвену, он прибавляет:
— Словом, оно было очень похоже на твое, Сильвен…
Сильвен молчит. Будто оцепенев, он слушает исповедь этого незнакомца, который знает о нем все.
— Но это была недолгая счастливая пора, — продолжает отец убитым голосом. — Вскоре на нашу расу обрушилась ужасная болезнь. Это было похоже на какое-то проклятие… — Голос отца становится все тише. — Эта болезнь начиналась как обычная простуда… Но потом, очень быстро, тело начинало буквально распадаться, и больные умирали в страшных мучениях через две недели после появления первых симптомов…