Кажется, кровь стала, действительно, идти медленнее. Может, заговор помог, может, трава, приложенная к ране…
– Бабушка Могиня, что же это? – наконец прошептала незнакомая девушка, глядя на серебрившийся в траве кинжал с узким, как жало, лезвием, покрытым тонким узором из многочисленных пузырьков и канавок.
Пожилая женщина, которую девушка назвала Могиней, медленно покачала головой:
– Ежели бы знать. Да только, видать, черная вещица.
– То есть как «черная»? – не поняла Аякчаана. – Что вообще происходит?
Могиня внимательно посмотрела на нее. Зеленых огоньков вокруг стало больше. Лесные духи, видимо, были не столько злобны, сколько любопытны.
– Происходит то, что в наших краях появился колдун, черный колдун. И кинжал этот, брошенный им в спину Кати, зачарован, и не просто нам будет ее рану залечить.
Девушка, все еще сидевшая рядом с Катей на коленях, всхлипнула.
– Бабушка, что же делать?
Могиня вместо ответа стала чертить на земле круги, один за другим так, чтобы окружность одного слегка касалась окружности другого, рисунок, точь – в – точь такой же, как она чертила там, на поляне в лагере джунгар. Начертив последний круг, она провела над рисунком правой рукой, затем наклонилась над ним и выдохнула свое имя.
Звуки, вырвавшиеся в ночной тиши из ее горла, со свистом пронеслись над поляной, закружились над ее чертежом, обретя над ним свет и плотность. Они осели на нанесенные линии, отчего те засветились голубовато – синим цветом, ослепительно ярким в ночной мгле. Ая пригляделась. Там, внутри зачарованных линий и кругов, появилось тонкое черное облачко. Оно подросло, приобретя очертания человека.
– Так, посмотрим, кто там прячется, – приободрилась Могиня. Она обошла свой чертеж вокруг. Фигура внутри замерла, будто тоже почувствовала женщину. Из – под угольно – черного полотна одежды призрака показалась тонкая рука, и… показав Могине кукиш, взметнула рукавом и исчезла, оставив после себя тающее облако.
Бабушка Могиня только ахнула.
– Ирмина!
Девушка, сидевшая рядом с Катей, даже подпрыгнула:
– Как Ирмина? Она же только что исчезла с Черным мороком!
Могиня прищурилась. В зеленоватом свете факелов лесных людей она выглядела теперь довольно зловеще. Она не обращала внимания на девочек, продолжая смотреть вглубь горящих линий, задумчиво разговаривая сама с собой.
– Только, да, видать, не только… Но это многое объясняет… И то, что меня искала, и то, что застала врасплох.
– Да как же так, бабушка! Погибла же она!
Тут Могиня словно очнулась.
– Ну, выходит, не погибла.
– А кто такая, эта Ирмина? – наконец, решила вмешаться в разговор в конец озадаченная Аякчаана. Она не так давно удивлялась фокусам Кати, а здесь у нее на глазах вообще чудеса одно за другим.
Пожилая женщина вздохнула:
– Ирмина – моя подруга, более того, она моя родная сестра, – молодая девушка, ее спутница, ахнула. – Да, Ярослава, Ирмина – твоя бабка. Только много – много лет назад, она решила покорить себе все стихии, она решила овладеть Черным мороком. И тогда Черный морок овладел ее душой. Стала она на люд простой порчу наводить, злые болезни да несчастья насылать. С начала втихаря, а потом и вовсе в открытую, ради смеха и забавы. А морок Черный коварен. За каждое злое дело, он ей силу дает, а молодость и красоту забирает. А это для нее – хуже горькой редьки. Тщеславная она всегда была, сестра моя. И вот стала она у людей молодость и силу забирать. Идет путник запоздалый, она его заманит к себе, опоит, морок наведет, и силу всю заберет. Зашел к ней молодец красный, – наутро вышел старик седой. А потом и вовсе, на ночь Ивана Купалы девушки через костер прыгали, она и украла тело молодое одной из первых красавиц в городе, Рады, дочери кузнеца Илима. А старость свою запечатала, да на дно морское спрятала.
Пришел ко мне тогда кузнец Илим, просить за дочь свою, чтобы тело ее отдали, хоть похоронить по – человечески. Я Ирмину нашла, тело Рагды забрала, а ее старость на нее, значит, и наслала. С той ночи стала Ирмина тенью меж времен. Много с тех пор лет прошло, да вот вернулась она, нашла лазейку. И опять бед натворила не мало.
– Так сейчас – то как вышло, что она здесь оказалась, а, бабушка? – Ярослава уже чуть не плакала.