Строго говоря, расцвет культурной деятельности этого сообщества — бродячих школяров — уже миновал: он пришелся на XI–XIII века, а на дворе стоял уже XVI век! Но само сообщество (условно говоря) еще существовало. Это была деклассированная интеллигенция, люди, получившие университетское образование, но не нашедшие постоянных занятий, кочующие из города в город в поисках заработка и покровителей. Для них характерны были вольнодумство, вполне циничное отношение к устаревшей феодальной, рыцарской морали. Бродячие школяры были очень похожи на наемников. Только их оружием, которое они охотно предлагали каждому, кто готов был заплатить, были не мечи и арбалеты, а знания и связи. Причем знания, не только обретенные в стенах Сорбонны или Гейдельбергского университета, но и почерпнутые в странствиях из сплетен, слухов, случайно оброненных замечаний.
Словом, эта среда поставляла прекрасных агентов для любых тайных служб Европы. Правда, вольнодумие бродяг ставило их, как правило, в ряды оппозиции, причем не религиозной, а светской — на сторону императора и имперского рыцарства против Рима (а иной раз и против вождей Реформации — Лютера, Меланхтона и им подобных).
Доктор Фауст обладал почти идеальными качествами для такого рода деятельности. Он умен, остроумен, наблюдателен, образован. Он прекрасный составитель гороскопов — пожалуй, идеальный вид деятельности для тайного курьера или тайного агента. Даже сбор сведений личного характера относительно того или иного курфюрста всегда можно было объяснить стремлением составить для заказчика самый подробный и точный гороскоп.
У Фауста великолепная память — он хвастался, что, если бы вдруг исчезли книги античных философов, он, «подобно Ездре иудейскому», самостоятельно мог бы восстановить их по памяти. Разумеется, это преувеличение, но ведь чтобы хвастать такими способностями, надобно было действительно цитировать наизусть обширные фрагменты из древних трактатов. Круг его друзей — в основном светский, рыцарская оппозиция. Помимо астрологии и естественной магии, он, судя по письму того же Иоахима Камерария Старшего, владеет и малодоступной информацией военно-политического характера. Что же до его славы чернокнижника и его связи с дьяволом — это вполне могла быть часть «легенды» (в том смысле, который придают этому слову в разведке). Кому надо, те знали, что это чушь и суеверие. А у городских и деревенских простолюдинов такая слава раз и навсегда отбивала охоту чинить препятствия Иоганну Фаусту, путешествующему с тайными миссиями.
Словом, даже из тех скудных сведений, которые дошли до нашего времени, можно вполне представить себе вот такого, говоря современным языком, агента спецслужб.
Если принять эту точку зрения на странствия доктора Фауста и его деятельность, то сами собой отпадают многие вопросы, касающиеся его смерти. Скорее всего это было действительно убийство. Убийство человека, который в силу своей деятельности за много лет стал хранителем множества опасных тайн того неспокойного столетия. Реально в этих описаниях только одно — свернутая шея жертвы. Все остальное вполне может быть вымыслом, пущенным гулять по свету не кем иным, как участниками и соучастниками убийства. Свернутую шею покойного могли увидеть (и, вероятно, увидели) многие. А все остальное — крики, шум, качающийся дом, даже слова Фауста о том, что ночью с ним, возможно, случится несчастье, — все это показания немногих свидетелей (хозяина постоялого двора и собутыльников Фауста), которые, не исключено, как раз и были убийцами.
Когда я впервые прочитал описание смерти доктора Фауста, мне тут же вспомнилась другая смерть — одного из его авторов. Я имею в виду убийство Кристофера Марло. Тоже ночью, тоже в таверне (или постоялом дворе). Тоже с согласованными показаниями свидетелей и соучастников преступления. И — самое главное! — это убийство тоже скорее всего стало результатом каких-то потаенных интриг, к которым был причастен автор «Трагической истории жизни и смерти доктора Фауста». Собственно говоря, он ведь и относился к тем же образованным, талантливым и не очень разборчивым в средствах представителям ренессансного общества, что и герой его трагедии. И кажется, что Кристофер Марло почувствовал в Иоганне Фаусте («Джоне Фаусте из Виттенберга», как значится в пьесе) родственную душу. Душу не только и не столько искателя истины, сколько искателя опасных приключений, авантюриста, игрока, пытающегося ловить рыбку в воде, замутившейся от возни тогдашних спецслужб (и не важно, как именно они назывались).