Взойдя по трапу на пароход, Григорий Максимович приказал машинисту «шуровать».
— Аль едем куда? — спросил тот, удивлённый неожиданным приказанием.
— Про то хозяин знает, — сердито ответил капитан, — твоё дело — шуруй!..
Через полчаса машина была готова. Трофимыч вышел на верх. Его ничто не могло удивить: он привык знать только одно колесо, однако и он не удержался и спросил Григория Максимовича, когда тот вошёл в штурвальную рубку:
— Аль новое приказание вышло?
— Новое…
— Баржи-то здесь что ль покинем? Не скоро, ведь, они.
— К якорю! — скомандовал капитан вместо ответа…
Шпиль заходил.
— Живо!.. Не проклажаться у меня!..
— Якорь встал… — послышалось наконец с носу… — Якорь на воле…
— Вперёд! — скомандовал капитан в машину.
— Прямо, что ль? — спросил Трофимыч, — я не Свят Дух: не знаю, куда идти.
— Оборот делай…
Повернув, пароход стал выравниваться.
— До полного! — приказал капитан в машину. — Помолимся Богу…
Он снял шапку и стал креститься на маленький образок Николая Угодника, прикреплённый в штурвальной рубке.
Истово и размашисто осенил себя крестом и Трофимыч.
Помолились.
— Попрощаться надо, — сказал Григорий Максимович.
Пар вырвался из свистка. Густой, протяжный гул пронёсся над Волгой и полетел к городу…
— Лови ветер на вольной Волгой! — сказал сам себе Григорий Максимович, когда «Каспий», резко рассекал воду, быстро понёсся по течению.
Крепь
В сорока пяти верстах выше Астрахани Волга отделяет от себя широкий приток Бузан, который идёт до самого Синего морца — так называется один залив Каспийского моря. Вся эта низменная местность покрыта непроходимыми крепями камышей и изрезана бесчисленными притоками — ериками. Их так много, что едва ли десятая часть хорошо известна, да и то старожилам-ловцам. Незнающий же человек легко может в них заблудиться так, что и не выберется.
Свернув с Волги на Бузан, «Каспий» затем пошёл по одному из ериков. Камыши, стоявшие по обоим его берегам, в узких местах сходились так близко, что, казалось, пароходу из них и не выйти. Григорий Максимович сам стоял у штурвала, мрачный и сосредоточенный. Пароходная команда про себя решила, что он сошёл с ума, так как поступок его казался необъяснимым. Он бросил буксируемые баржи и сбежал неизвестно зачем на четыреста вёрст ниже, и теперь вёл пароход неизвестно куда. Команда и так и этак обсудила неожиданное это событие и смотрела в оба за капитаном. Конечно, ничто ей не грозило, но, тем не менее, люди были неспокойны. Машинист даже серьёзно переговорил с Людмилой Николаевной, но она тоже ничего не понимала: капитан на её вопрос сухо ответил, что он знает, что делает, и на этом оборвал разговор. Состояние его, мрачное и тревожное, мучило её, но она не знала, что делать и что думать.
— Посмотрим, — сказал машинист своему помощнику, — в случае чего — связать его только и всего, коли он и в самом деле спятил. Астрахань-то вон она: рукой подать…
Уже вечерело, когда «Каспий» вошёл в довольно большой ильмень [2]. Григорий Максимович повернул пароход и осторожно подойдя к берегу, отдал якорь. По-видимому, он прекрасно знал все эти места, потому что вёл свой пароход опытной рукой.
Остановившись, он сошёл в каюту, достал со стены ружьё и охотничьи припасы и сказал Людмиле Николаевне:
— Уток тебе настреляю, Мила… Тут их видимо-невидимо по зо́рям…
Затем он сел в пароходную лодку и, взяв одного матроса, переехал ильмень и исчез в одном из ериков. Потом матрос рассказывал, что, после часового плавания, Григорий Максимыч подплыл к какой-то рыбачьей ватаге, где его, по-видимому, знали. Он долго говорил с одним из ловцов, стариком лет семидесяти, но о чём они говорили, матрос не узнал, потому что разговор шёл на неведомом языке…
Матрос заметил только, что старик после этого разговора стал готовить большую морскую резошку [3].
Григорий Максимович вернулся на пароход уже очень поздно, когда луна поднялась над лесом камышей и залила серебряным светом и уснувшие воды, и зелень островов, разбросанных по ильменю.
— Что ж: много уток настрелял? — спросила Людмила Николаевна, когда Григорий Максимович вошёл в каюту.
— Девчурка спит? — вместо ответа сказал он.
— Започивала… Чтой-то, — Гриша, ты, точно не в себе?
— Мила, вот какое дело… По душу мою пришли… Да не пугайся… не поддамся я… вызволюсь…
— Что, Гриша?.. — прошептала бедная женщина, задрожав от невольного предчувствия беды.
— Вот тебе моё большое слово. Ничему не верь, чтобы ни говорили — не верь… и жди… весть дам… Знай: одна ты у меня на свете… ты, да девочка, и никого мне больше не надо… А теперь — прощай!
— Гриша… Что с тобой? Я боюсь… Я Трофимыча позову…
— Позовёшь, — погубишь!.. Когда-нибудь узнаешь всё… Говорю: по душу пришли, спасаться надо!
Григорий Максимович раздвинул полог над койкой «девчурки»; она разметалась во сне, подложив пухлую ручонку под головку. Долго-долго смотрел на неё мрачный капитан и, опустившись на колена, прильнул головой к её маленькому тельцу. Он силился преодолеть своё волнение, но, помимо его воли, горячие слёзы текли из его глаз. Людмила Николаевна опустилась рядом с ним. И она начала молиться вслух… Григорий Максимович тоже молился: он просил Того Кто отдал Себя за человечество, спасти его ради двух невинных существ, для которых он был «всё»…
Вдруг он встал и помог подняться жене.
— Пора!.. Ну, Мила, жди…
Он привлёк её к своей мощной груди и горячо стал целовать её похолодевшее лицо… Она так была поражена, что потеряла способность понимать.
Григорий Максимович бережно посадил её на койку и быстро поднялся на лестницу.
— Спасибо… Спасибо тебе… Новую жизнь дала, — прошептал он и заплакал.
Затем он почти бегом направился к лодке. Матрос сидел в ней. Одним прыжком капитан очутился у руля и оттолкнул лодку от парохода. Через несколько минут лодка подошла к чуть заметной тропочке, почти скрытой камышами. Остановив лодку, капитан соскочил с неё на берег и сильно оттолкнул её ногой… Затем он постоял несколько мгновений на берегу; луна освещала его высокую фигуру. Он сделал земной поклон… Потом двинулся вперёд, в крепь… и ещё через мгновение высокие, шелестящие камыши навсегда скрыли того, кто был капитаном парохода «Каспий»…
1904