Утром следующего дня всем отрядом отправились следопыты к дому аксакала.
Ребята остались во дворе, а Фатима вошла в избу.
В большой комнате работала какая-то комиссия: женщина и трое мужчин, в одном из которых Фатима сразу узнала вчерашнего худощавого человека.
— A-а, это ты! — сказал он, увидев Фатиму, таким тоном, будто давно был с нею знаком. — Проходи, садись.
— Спасибо.
— А почему ты не спрашиваешь, кто я такой? — улыбнулся худощавый мужчина, когда Фатима скромно присела на краешек стула.
— Кто бы вы ни были, я все равно уважаю вас, агай! — вежливо отвечала Фатима, и ответ ее понравился всем.
— О, я вижу, ты воспитанная девушка! — сказал худощавый мужчина. — А я — мужик простой и не могу удержаться, чтобы не представиться: председатель Тавлыярского сельсовета Ишмухаметов. По имени Ильяс. А ты кто?
— Пионервожатая тальгашлинской школы Фатима Мансурова.
— Ну вот, теперь другое дело, можно начинать разговор. Прежде всего хочу тебя, Фатима, обрадовать: вчерашний день у вас все-таки даром не пропал: не встретили бы вы меня вчера, сегодня вам никто не дал бы ни одного документа. Без меня не могут, не уполномочены. А я специально пришел, чтобы вам помочь.
— Большое спасибо, Ильяс-агай. Мы никогда не забудем вашей доброты!
— Кто это «мы»?
— Пионеры-следопыты и я.
— Примем к сведению. Так что вам нужно — шежере?
— Да, Ильяс-агай. И еще — все, что есть, о партизанах гражданской войны.
— Все, что есть? Гм! А кто вам даст?
— Но мы ведь только посмотрим, прочтем.
— Н-да!
Фатима поняла, что нужно привести какие-нибудь дополнительные доводы, но так как их у нее не было, она повторила то, что уже говорила вчера: как стало известно следопытам от уважаемого Акберды, у аксакала Исангула хранились какие-то важные бумаги, связанные с именем Василия Константиновича Блюхера.
— Э! — сказал председатель. — Э! э! Верно! Есть! Письмо самого Блюхера есть.
— Но нам ведь только посмотреть! — взмолилась Фатима.
— Понимаю, понимаю! Однако исполнительный комитет Тавлыярского сельского Совета депутатов трудящихся Башкирской АССР решил передать все реликвии, хранившиеся у аксакала Исангула, в архивный фонд. Ведь неизвестно, в чьи руки они попадут, если, по устаревшему обычаю, пустить их из аула в аул! Да и нет особой необходимости в этом. В наше-то время! Все, что принадлежало роду или племени, принадлежит народу. Так или не так?
— Так, — прошептала Фатима.
— Так. А ты, Фатима, являешься свидетелем акта приема-передачи всего этого, — он обвел глазами гору бумаг, папок и коробок, лежавших на столе, — сельскому Совету. Историческое событие! Э! На смену старым, отжившим традициям приходят новые, передовые, советские! Ясно?
— Ясно, Ильяс-агай.
— А раз ясно это, то должно быть понятно и то, что, когда все будет пронумеровано, подшито, заактировано и поступит в музей, не только твоя группа, но все пионеры Башкирии, а если угодно, и всего Союза смогут ознакомиться с нашими документами.
— Но нам бы хотелось сейчас… — робко вставила Фатима.
— Сейчас? Как думают депутаты?
— Раз пионеры интересуются, надо помочь, — сказала женщина и улыбнулась.
— Помочь? Ну что ж, мы поможем, — кивнул председатель. — Но это не значит, что все туристы придут сюда и перевернут вверх дном эти драгоценные бумаги. Мы разрешим прочесть их только вожатой. Э? Дом небольшой, все не поместятся.
Фатиме был крайне неприятен такой поворот председательской мысли: ведь, в конце-то концов, поход для ребят, а не для нее. И именно ребята в первую очередь должны видеть бумаги и, скажем, собственноручную подпись Блюхера.
— Может, разрешите хоть капитану присутствовать?
— Капитану? Ладно, разрешаю…
Фатима кликнула Юлая и, когда он входил, шепнула:
— Кеды сними! Видишь, как пол выскоблен!
Юлай сбросил кеды и громко поздоровался.
Взрослые ответили ему кивками.
— Как тебя зовут? — спросила женщина.
— Юлай.
— Ну, Юлай, давай помогай! — рифмованно пошутил председатель и взялся правой рукой за угол сундука, стоявшего у стены.
Юлай проворно подбежал к сундуку, встали из-за стола депутаты-мужчины и тоже ухватились за сундук. Совместными усилиями вытащили его на середину комнаты к столу.
Внутри этого большого сундука оказался малый, изящный, обитый кожей, с крышки которого свисала вишневого цвета шелковая бахрома. Этот сундучок был заперт. Его открыли ключом, который покойный аксакал всегда носил у себя на поясе.