А надо сказать, что Карла Мая я с юности люблю так, что не только прочитал пятьдесят девять из его шестидесяти четырех книг, но даже женился на женщине его тезке. Я имею в виду фамилию, а не имя. Кроме того, я ведь и сам писал путевые заметки. Схватив пачку, я прикрыл рукой имя автора и вернулся в контору. Антиквар уже забыл обо мне и сидел теперь, подправляя утюгом и тушью подлинное письмо Лютера к Меланхтону. Мы опять немного поторговались, после чего он получил обратно свой чек, а я завладел рукописью Карла Мая, неизвестной не только науке, но и самому антиквару.
Написана она была, конечно, совершенно не так, как, скажем, "В дебрях Курдистана" или "Махди". Трезво, ясно. Никакого Хаджи-Халефа Омара, только толмач из местных (своего рода проводник), по имени Сталин, но на Кавказе это имя настолько распространено, что тот достойный юноша вряд ли был предком знаменитого впоследствии советского убийцы-маньяка. Самым же главным было то, что эта первая работа Мая сильно отличалась от любых других путевых заметок. Настолько сильно, что мне показалось даже, будто все прочие путешественники на самом деле никуда не ездили, а приключения свои высосали из пальца. У Мая не было ни вымазанных кровью невест, ни прыжков с высоких скал. Ничего подобного. Этому юному исследователю, которому и двадцати лет-то не было, первому бросилось в глаза очевидное. То, что на Кавказе долгожители каждый второй и каждая вторая. Он стал искать разгадку и нашел ее.
Она поразительно проста. Кавказцы живут так долго, потому что им это нравится! Ясно, почему им не хочется умирать; ясно также, почему они и не умирают. В отличие от нас с нашей культурой, они радуются каждому новому дню и встают вместе с солнцем, полные радужных надежд, каждый день, за исключением тех, когда предыдущей ночью было полнолуние и они проводили одно из своих хмельных празднеств. Тогда они спят до полудня или дольше, мужчины и женщины вместе, тесно сплетясь, губы к губам, и улыбаются во сне, и рассказывают друг другу свои сны сразу же после пробуждения. У них тридцать семь обозначений для слова "вода", которая и в самом деле бьет из множества источников. Они поют чистыми, металлическими голосами. Или сидят на лугу, полном маков, и глядят на мотыльков, роящихся над цветами и травами. На зверей они не охотятся, разве только ради развлечения; пойманного в прыжке медведя тут же отпускают на волю. А вот бифштексы они действительно отбивают под седлом, покатавшись пару часов. Некоторые рестораны специально держат до десяти джигитов или даже больше, и те целыми днями носятся вокруг кабака с мясом под седлами. Монотонный цокот их копыт создает постоянный шумовой фон, которого уже не замечаешь, как мы у себя дома не замечаем шума машин или небольшой перестрелки. Старики любят рассказывать что-нибудь из прошлого, но никогда не говорят, что раньше было лучше. И никто из кавказцев не путешествует. Да и зачем, собственно. Им всем нравится там жить. Лишь завидев русского, они вскакивают на коня. И йогурта они не едят никогда.
Рассказ Карла Мая сделал меня иным человеком. С тех пор мне тоже хочется жить, я имею в виду - нравится жить. Даже видя, куда катится мир, то есть наш мир. Может быть, это пойдет ему на пользу, думаю я с тех пор: пусть он поглядит на человека, который попадает не во все расставляемые им ловушки. Я стараюсь быть кавказцем, хотя и на свой лад. Кое с чем, конечно, приходится мириться. Так, у меня нет лошади, а ем я, если вообще хожу обедать, обычные натуральные бифштексы из Аргентины. И русских не трогаю, по крайней мере до тех пор, пока они не трогают меня.
Пия и Хунь
(Китайская история)
Не знаю, помните ли вы, что я был в Китае. Хотя я точно рассказывал и даже писал об этом, но это было давно, очень давно. Китай был совсем не тот, что сейчас, а я и подавно. Я был молод и неотесан, оброс, как леший, и полон сил, как берсеркер. У меня была девушка, пианистка, ее звали Пия, я любил ее, а она меня, я так и говорил тогда, и это была чистая правда, а потом она бросила меня, чтобы начать в Китае новую жизнь. И вообще я про все это уже рассказывал - только не про самую кошмарную часть истории. Пока свою драму переживаешь, как про нее расскажешь?
Ну, и там был, конечно, один китаец, который тоже сыграл свою роль - раз уж мы заговорили о драме, тем более что это и в самом деле была драма, а то и вообще трагедия, потому как сердце у меня обливалось кровью, а мне приходилось делать хорошую мину при плохой игре, причем очень долго и очень хорошую, вместо того, чтобы взять да и набить Пии морду. Или ему, то есть этому китайцу. И мне никто слова бы не сказал. Да тогда никто и не подумал бы, что это расизм. До Китая тогда было дальше, чем до Луны.
Пиин китаец был, естественно, из Китая - из Шанхая, если уж говорить точно, - и изъяснялся языком образованного мандарина, а уж писал он на этом языке так, что его разрисованные тушью письма напоминали занавески, по которым как птицы порхали его любовные излияния. А переводить их приходилось мне, потому что Пия не понимала по-китайски, а я понимал - только не спрашивайте меня, как я этому научился, расскажу потом, - и еще видеть при этом, как моя Пия прямо-таки тает от счастья, слыша, как я перевожу прямо с листа: "я люблю тебя" или "очертания твоей груди воспламеняют жар моего сердца". Лицо у нее делалось отрешенным, точно ей слышался зов неба, а взгляд не отрывался от моих губ, пока я излагал по-немецки эти чертовы поэтические откровения китайской души.
Тем более что меня раздирал мой собственный внутренний конфликт: с одной стороны, мне хотелось не читать вслух многого в этих письмах, то есть, вообще говоря, не читать из них ничего, с другой же стороны, гордость китаиста требовала максимально точной передачи нюансов. О, это были еще те нюансы! У нас так не пишут. Мы говорим: Эльза, я хочу тебя, пойдем в постель, и дело в шляпе. У китайцев же ничего не в шляпе, у них все в тумане, сплошь намеки да экивоки, так что иногда я сам рыдал, опустив письмо на колени, готовый влюбиться в этого старика из Шанхая, умолявшего Пию приехать к нему - вот сволочь, да еще старик к тому же, мудрец, проклятый желтый мудрец. Он был ученый, западовед, как это у них называется, то есть изучал нас, хотя, так сказать, больше теоретически. Приват-доцент в университете. С Пией у него был первый практический опыт, и я уж не знаю, как далеко зашла у них вся эта практика. И вот в один прекрасный день Пия исчезла - думаю, села на самолет "Чайна эйрлайнс", хотя я понятия не имею, откуда она взяла деньги на билет. Денег у нее не было, у меня тоже, да и старый китаец ходил всегда в одном и том же синем наряде вроде халата и никак не был похож на человека, у которого есть какие-то доходы на этой грешной земле. Хотя, возможно, тут я ошибаюсь, ведь по китайцам никогда ничего не поймешь. Правители у них в любой момент могут вызвать палача, и никогда не знаешь, полетит ли сейчас твоя голова или соседа. Ты вякнул что-то против режима, сосед родил лишнего ребенка или попался с наркотиками - опять же не знаешь, что в Китае сегодня считается преступлением, а что нет. Потому у китайцев и глаза такие узкие, как щелочки, чтобы никто - то есть вообще никто! - не догадался, о чем они на самом деле думают. Вы как-нибудь возьмите и присмотритесь к китайцам, приезжающим сюда, на свободный Запад: тут-то у них глаза раскрываются и делаются все шире и шире от нашей свободной рыночной экономики, тут-то они сами пролезут в любую щелочку.