Из мира грёз, ой, как некстати, вывела kiska-мулатка. Смущённо улыбаясь, она протянула ему мобильник. «В эти дальние края, вновь и вновь приеду я», разрывался он установленным рингтоном. Мулатка пожала плечами, когда Витя спросил, кто звонит, и вернулась на бортик.
Он посмотрел на экран. Номер не определён. Удивился. Прокашлялся, нажал «ответ» и уверенно произнёс «Да!». И непроизвольно вздрогнул телом, услышав из трубки знакомый голос, кисть безвольно разжалась. Тихо булькнув, телефон опустился на дно бассейна.
Сердце Вити быстро забилось. Давно забытый нервный озноб покрыл тело маленькими пупырышками. Противно закололо в затылке.
С другим телефоном, раздражённо плюющимся раздражёнными звонками, спешила от борта kiska-итальянка.
Совладав с волнением, Витя взял телефон.
— Yes!
— I do not hear gladness in voice[30]!
— Что вы, напротив, очень рад!
— Не желаете ли приехать в гости к старому другу?
Витя чуть не сорвался, что лучше к волку в пасть, но благоразумно промолчал.
— Допустим, через пару часиков.
— Горю от нетерпения! — не сдержался Витя.
На другом конце связи оценили юмор и сарказм.
— Вы это бросьте, гореть, дорогой вы наш. Пусть горят дрова в камине. — В трубке зазвучал сигнал отбоя.
Витя Рябой нехотя открыл глаза.
«Finita la siesta».
Космической пустотой его наполнила необъяснимая усталость.
Вечернее солнце раскалённым телом нанизывалось на острые пики елей сопок Хатынг-Юряха.
Дождь разразился в полночь.
Поначалу где-то далеко ломился в чьи-то двери гром, гулко звенела деревянная мембрана. Затем поднялся ветер. Первая попытка имела успех — он всего-то провёл ладонью по верхушкам деревьев и они отозвались на неприхотливую ласку. Вторая и последующие, страх божий, это испытание на прочность корневой системы леса и синтетического материала палатки.
И — ливень! Безо всяких прелюдий: — А ты меня любишь? — Ага!
Сырость моментально пропитала воздух в палатке.
Всю ночь напролёт Эдуард Алексеевич не смыкал глаз. Прислушивался к бушующей снаружи стихии, смотрел на колеблемые ветром стенки летнего жилья; и внимательно следил за Петром: когда он открывал глаза, поил лечебным настоем и ненавязчиво спрашивал, где он видел скульптуру прыгающего тигра. Но всякий раз Петя что-то несвязно бормотал и неопределённо махал рукой.
Природа сжалилась над человеком.
Под утро ливень перешёл в мелкий дождик. На час-другой Эдуард Алексеевич, удостоверившись, что с Петром всё в порядке, забылся лёгким сном, сидя в раскладном кресле.
Разбудил его Шмидт.
— Ну, как вам это нравится? — ввалился в палатку он вместе с каплями дождя.
Косиндо проморгался и посмотрел на вошедшего.
— Что?
— Дождь!
— Дождь?
— Именно — дождь! В который раз погода вносит корректуру в наши планы.
— Который час? — спросил Косиндо, оглядываясь на Петра, не разбудил ли его ранний визит Шмидта.
— Шесть утра, — ответил Шмидт и вдруг положил руку на сердце. — Ой, Эдуард Алексеевич, простите! Вы, наверно, спали…
— Пустяки.
— Полноте! Ещё раз — простите. Кстати, как наш больной?
Косиндо посмотрел на мирно сопящего во сне юношу.
— Думаю, улучшилось. Проснётся, узнаем точнее.
Досада раздирала само существо Алексея Оттовича. Дождь действовал на нервы. Стук капель по пологу палатки говорил о бессилии человека перед стихией, как бы его там ни распирала гордыня, вот, мол, я какой, и в космос летаю, и геном чего-то там расшифровал, тайну пирамид через год другой расщелкаю, как грецкие орехи…
Беспомощность накатывала волнами и лучше не становилось.
Он удручённо посмотрел на себя в карманное зеркальце. Глядя на своё отражение, шмыгнул носом и произнёс, что, получил щелчок по носу.
Настроение поднялось по возвращении от кладовщика. Он сообщил, что у Пети наметилось улучшение состояния. Да он и сам заметил лёгкий румянец на лице юноши; вчера он выглядел намного не презентабельно.
«Что ни говори, — подумал Алексей Оттович, — в какого китайца ни ткни пальцем, попадёшь в лекаря. Ещё бы, столько тысяч лет экспериментов над собой подобными должны были закончиться чем-то хорошим».
Сладкая дрёма взяла своё и, незаметно, Алексей Оттович задремал. Резко вскочив, пробудившись от неясного охватившего душу чувства, посмотрел на часы. «Ого! проспал два часа!» Взял спутниковый телефон и набрал занесённый в адресную книжку номер.
Сигнал, пробившись через помехи, сквозь струи дождя, атмосферные флюктуации, через плохо сработанные и кое-как соединённые микросхемы приёмо-передающих устройств спутниковой связи, через сон дежурных операторов, достиг цели.
Артур спал без снов.
Едва коснулся головой подушки, и мир яви, как заставка на экране дисплея, моментально трансформировался в таинственный мир грёз.
Сон без сновидений, обычный, крепкий, глубокий.
Тихая дробь капель по стеклу и подоконнику, неспешная мелодия дождя, младшая сестра меланхолии, не отвлекали от отдыха.
В шесть утра Артур открыл окно комнаты и впустил внутрь уличную, наполненную влагой свежесть.
Несколько энергичных физических упражнений и он в норме.
К офису Владимирцева Артур подошёл к восьми утра и застыл. Очень часто он гулял в этой части так называемого среди горожан «старого города» и никогда не обращал на красивое, под старину рубленое здание-терем, внимания.
Толкнул рукой калитку. Закрыто. Нажал кнопку звонка на столбе. Сразу же последовала реакция.
Хлопнула дверь терема.
— Что надо? — раздался с крыльца с лёгкой, после сна, хрипотцой мужской голос.
— Мне назначено.
— Кем?
— Фёдор Витальевич пригласил…
Его не дослушали и неприязненно пробубнили в ответ:
— Нет его. Приходи позже.
— Он назначил к восьми.
— Утра? — съехидничали с крыльца, звеня бисеринками воды на листьях берёзы.
— Вечера, — в тон ответил из-за забора Артур, стараясь придать голосу те же нотки плохо скрытого злорадства.
— Вот и жди вечера, — пожелали с крыльца, и хлопнула дверь.
Фёдор Витальевич, подъезжая, увидел одинокую мужскую фигуру, расплывчато виднеющуюся через мелкую сетку небесной мороси.
Автомобиль остановился возле ворот. Опустилось стекло.
— Артур?
— Здравствуйте, Фёдор Витальевич.
Владимирцев хмыкнул одобрительно.
— Люблю пунктуальных людей. Здравствуй. — Ответил Владимирцев и пригласил в машину, затем кивнул в сторону терема. — Не пускают?
— Не-а!..
— Узнаю фирменный стиль Аскольда Тимуровича. Но это поправимо.
Автомобильный клаксон издал три коротких сигнала.
Снова раздался стук открываемой двери и послышался радостный голос:
— Спешу, бегу, Фёдор Витальевич!
Ворота распахнулись. В чёрной униформе со сдвинутой набок на голове кепке справа, озаряя улыбкой, стоял среднего роста пожилой мужчина.
Владимирцев обратился к сторожу:
— Аскольд Тимурович, впустишь усталых и промокших в пути путников?
Сторож театрально, с чувством, сделал пригласительный жест рукой, предлагая проехать.
— Снова шутите, Фёдор Витальевич! — покачал головой сторож.
— Доброе утро, Аскольд Тимурович, — Владимирцев вышел из авто вместе с Артуром. Поднялись на крыльцо.
Сторож закрыл ворота и присоединился к ним.
— Где ж оно доброе, господь с вами? Через день дождь льёт…
Владимирцев полной грудью вдохнул дождевую сырость, — а, не правда ли, осенью пахнет? — отдающей болотом из озерца за забором.
— Аскольд Тимурович, нужно уметь радоваться жизни, — сказал Владимирцев. — Даже строчки есть в одной песенке в известном кинофильме: у природы нет плохой погоды, — и вошёл, Артур последовал за ним.