— Когда всё выпью, Федя! — тон голоса не изменился, — блин, чо вот ты спать не даёшь!
— Какой сон, — ответил Федя, — полдень на дворе.
В трубке снова послышалось невнятное ворчание.
— Не может быть, — пьяно проговорил друг.
Федя посоветовал:
— На часы посмотри, или выгляни в окошко.
Снова в трубке тишина, прерываемая сопение, скрипом матраса, звуком раздвигаемых штор и тихой восхищённой руганью.
— Дам тебе горошка, — наконец высказался Витя. — Колись давай, чо тревожишь.
— Приезжай в гости, в офис…
Витя перебил:
— В гости домой приглашают.
Федя, не обращая внимания, продолжил:
— … поговорим по душам, — и закончил елейным голоском, — давно не виделись. Соскучился!
Мозг Вити понемногу включался в работу.
— У тебя моя фотка есть? — спросил друг, — вот и посмотри, коли соскучился.
— И фотка есть, и воспоминания свежи.
— Какие ещё ежи? — удивился Витя.
Федя посоветовал.
— Ты давай просыпайся скорее, — и поправил: — не «ежи». А «свежи» — воспоминания. — И бестактно закончил: — Короче, жду!
— Не могу, — ответил друг и аргументировал отказ, — я болею!
В трубке раздался смех. Успокоившись, Федя сказал:
— Приезжай, разделю пополам с тобой твою боль, — коротко хохотнул, — у меня есть верное средство.
Тяжело ворочая неповоротливыми извилинами, пленёнными алкоголем, Витя ответил:
— Если только верное средство, — и прерывисто вздохнул. — Жди, врачеватель моей души.
Приглашённый из сервисного агентства официант, накрыл стол в небольшой уютной комнате отдыха, расположенной за дверью кабинета и надёжно скрытой умелой работой оформителя от посторонних глаз. Скромный аскетизм в интерьере, стол, два кресла и диван, на стенах, обшитых деревянными панелями качественные копии авангардистов начала прошлого века (Витя незатейливо называл их «квадратной мазнёй») ничего не говорил о пристрастиях хозяина.
К приезду желанного гостя на столе стоял графин с огуречным рассолом, овощные соления и грибы, отварной говяжий язык с хреном, холодная отварная говядина, хлеб, соусники с горчицей и аджикой. Рюмки для водки, пивные бокалы, тарелки и вилки; ножи отсутствовали. Ножи Витя недолюбливал, ворчал, тупые они, вечно возись с ними, теряя время.
Приехал Витя относительно быстро. Встретивший у ворот охранник провёл его на второй этаж, постучался, открыл дверь, вошёл первым и представил посетителя:
— Фёдор Витальевич, к вам гость, Виктор Викторович Рябцев!
С недавних пор Витю забавляла новая фишка, по совету супруги его при посещении представляли полностью по имени-отчеству и фамилии. Просто, без эпитетов, он пока не придумал, какими почестями себя наградить, не скажешь ведь, руководитель ОПГ, не все правильно поймут, истолкуют на свой лад.
Фёдор Витальевич, улыбаясь, вышел из-за стола, подошёл к другу и заключил его в крепкие объятия.
— Дружище, как же я рад тебя видеть!
Витя, освобождаясь из крепкой хватки, проговорил, покряхтывая:
— Ну, где там твоё лекарство?
Войдя в комнату отдыха, интуитивно отыскал взглядом графин с рассолом, жадно приник к краю и опустошил. Весело блестя глазками, бодрым голосом произнёс:
— О! вот теперь можно жить! — и шумно не литературно высказался, размахивая руками.
Федя, не ожидая от воспрянувшего духом друга такой прыткости, пропустил момент, когда Витя схватил его в охапку, стиснув крепкими руками:
— Асклепий ты мой дорогой, дай-ка я тебя расцелую! — и щедро обслюнявил Федины щёки.
Отклоняясь от влажных губ, Федя сказал:
— Витя … Витя, достаточно! Посторонние бог весть что подумают.
Отпустив друга, Витя Рябой уже с оптимизмом посмотрел на обеденный натюрморт на столе и. не присаживаясь, наполнил рюмки водкой:
— Выпьем, друг мой любезный, за нас. За нашу дружбу. Чтобы она, — тут голос Вити слегка дрогнул, — никогда не кончалась.
Рюмки мелодично пропели, друзья медленно выпили крепкий горький напиток.
— Ты закусывай, Витя, — Федя указал на стол, — а я распоряжусь, когда подавать горячее, — и нажал кнопку вызова секретаря.
Постучавшись, неслышно ступая, в комнату вошёл официант. Владимирцев попросил лишний раз не беспокоить; горячее подадите через час. Официант безмолвно кивнул и скрылся за дверью.
Хрустя квашеной капустой, Витя спросил:
— Не водку кушать же ты меня позвал? — и наполнил рюмки, — понадобились, значит, мои скромные услуги.
— Не услуги. Работа.
Челюсти Вити, перемалывавшие язык с хреном, остановились на полпути; наклонившись, он переспросил:
— Работа?! Такие, как я не работают.
Федя выпил.
— Знаю, — взглядом указал на рюмку в руке, — пей лекарство. Доктор приписал. — Дождался, пока друг выпьет и добавил, что он тоже не работает, но работу выполняют работники.
Витя к рюмке не притронулся. Проглотил пластик языка, вытер губы наружной стороной кисти.
— Темнишь, Федя, — он прищурил глаза, хрустнул пальцами рук. — Мутки всякие не люблю.
— А золото любишь? — спросил громким шёпотом Федя, резко наклоняясь вперёд, галстук проехался по закускам и, почти коснувшись лба друга, повторил: — Золото … любишь!..
Тщетно напрягая извилины, Витя Рябой силился вспомнить, кто его уже пытался за прошедшие сутки соблазнить рыжьём. Помассировал ладонями лицо, соединил их перед собой, будто собираясь молиться.
— Сколько?
Фёдор Витальевич любил держать в напряге конкурентов и друзей, задавая в лоб неприятные вопросы или говоря пикантные вещи. С другом этот вариант не пройдёт. И, поменяв тактику, завёл речь, не касаясь конкретно поднятой самим темы, вскользь упоминая что-то, давно забытое. Всё время вставлял в путаную речь беседы, разбавляя монотонность, яркое «ты мне друг или куриная ляжка», радужное «мы друзья или заячьи хвостики», кумачовую строгость слов «я так понимаю, дружба дружбой — табачок врозь» и одиозно-оранжевое «пуд соли не съели, но половину-то точно!», будто запутывал следы зверь, уходящий от погони.
И ходил, ходил словесными кругами, поднимая буквенную пыль вокруг темы; приложив руку к сердцу, утверждал, для этого необходимо напрячь все силы.
В итоге Витя потерял нить Ариадны в вербальном лабиринте арабески-монолога друга, устав слушать пустой трёп, поставил лекарственный затор на пути словесной диареи.
— Короче, — сдерживая кипение души, оборвал друга Витя. — Безусловно, понадобится, если, напрячься можно, дуться, мучиться и пучиться. Согласен. Ради чего? — развёл руки, — ради эфемерного золота? Ты знаешь, я пацан конкретный, и мне нужна конкретность. Иначе, к чему напрасные муки?
— Durch uberwuchsen der Qualen zu Quelle der Genusse[13], — улыбнулся приветливо Федя. — Али забыл?
— Али забыл, — передразнил Витя и сухо щёлкнул пальцами, — ты вот … это, блин … никак не можешь без своего пангерманизма, что ли!
— А что вдруг такое? — воскликнул Федя. — А?
— А то, — отгрызнулся Витя, — твой филологический мусор захламляет уши. Будь человеком, базарь по-пацански.
Не сводя глаз с друга, хозяин кабинета покачал головой.
— Нет, — протянул он. — Базару ты от своей шпаны наслушаешься. Я буду — говорить!
Федя повторил рюмочное водочное половодье.
— Знаешь причины нервных срывов? — спросил друга и, не дожидаясь, ответил, — вовремя не выпито, когда налито.
Золото, закусив, сказал Федя, твоя цель; царское, приблизительно пять-шесть пудов. (Витя снова попытался вспомнить, кто именно заикался ему о рыжье, вес назван другом почти такой же.) откуда знаю, сорока на хвосте принесла. Где оно, надеюсь скоро узнать. Мой интерес — одна вещица, она находится вместе с золотом. Тебе рыжьё; мне — вещь (снова Витю это насторожило). Думаю, справедливо. Согласен? Витя поразмыслив, совершая обходной маневр, спросил, он единственный, к кому Федя обращался с такой просьбой (в такие вещи, как совпадения Витя не верил). Федя постучал пальцем по лбу, мол, не к ментам же идти или у тебя в городе появились конкуренты. Витя напрягся; конкуренты были да сплыли, кто крепко спит, кто кормит рыб. Федя улыбнулся, видишь, без вариантов. Пять пудов говоришь, спросил Витя, Федя кивнул, пять-шесть; даже пять — это сильно. Какова цена твоего интереса, коли ты его смело на золото поменял; безделушка отмахнулся Федя (в голове у Вити снова шевельнулась мысль, кто-то тоже говорил про безделушку), ой ли, так уж и безделица. Блажь у меня такая, заверил друга Федя, хочешь, верь, хочешь не верь.