Послышались треск веток, рычание, приглушенный вскрик. Некто, явно двуногий, выскочил на меня и, споткнувшись об мою ногу, растянулся плашмя. Мига хватило, чтобы прыгнуть ему на спину и проткнуть кинжалом тьму вместе с его шеей. Двуногий содрогнулся подо мной и захрипел. Но и позади меня, в кустах, раздался ужасный хрип, а затем — истошный кошачий визг. И сразу же вдали, у дворца, загремел топот ног.
Шумное начало — самое плохое начало. Теперь только десятикратная быстрота могла спасти мое дело. Я оставил простор для стражей и со всех ног кинулся в обход, ветками и шипами срывая с себя кожу.
У задних дверей дворца валялась целая шеренга искусно заколотых стражников, все факелы были ослеплены, а ловкий убийца — мне так и не удалось узнать, чьей школы,— уже карабкался вверх, цепляясь за щели своими кинжалами.
Сбросить его вниз — наделать лишнего шума. И вот, достигнув другого угла, где еще при свете дня приметил все выступы и щелки, я полез наперегонки со своим соперником.
Олимпийский венок не ждал победителя. Награда была другой — пара мгновений отдыха. Мы столкнулись наверху в безмолвной схватке, и его уставшая рука промахнулась. Лезвие со свистом пронеслось мимо моей щеки, коснулось лица только зябким дуновением.
Я бросился клубком ему под ноги, перекатился через плечо и своим жалом достал врага в печень. Он фыркнул, как жеребец, и осел, процедив сквозь зубы проклятие на каком-то неясном наречии.
Моя рука вырвала острие из плоти, ибо все эти жертвы были пока не в счет. Моему кинжалу полагалось остаться только в главной жертве. На рукоятке железного жала красовалась мета — двуглавый тигр. Об этой мете по всему миру прошел бы слух, и тогда тот, кто платил Скамандру, Убедился бы, что дело сделано именно его наемником и Деньги не пропали зря.
Самый густой мрак стоял в окнах верхних покоев. Внизу же, поодаль, все еще продолжалась какая-то возня, раздавались приглушенные крики стражников, рыскавших в кустах.
Оценив обстановку, я решил, что на последнем десятке шагов надо сохранить полное хладнокровие и ни в коем случае не торопиться. Прижавшись к стене между окошками, я разложил между ног испытанные средства — дощечку, пузырь и травку Цирцеи.
Все удалось не хуже, чем на постоялом дворе, только сначала пришлось подрезать перепонку из большого бычьего пузыря, которым затянули на ночь окно.
Когда пролез в него, то первой спящей свиньей, попавшейся мне под ноги, оказался один из царских евнухов.
Я попал на женскую половину дворца. Как в тех предзакатных грезах, мне теперь пришлось наяву, хоть и в полном мраке, пробираться подобно сквозняку сквозь занавеси и пологи, по коврам, через тюфяки и неподвижные тела, ощущая всей своей плотью их покорную теплоту. И я молил разом всех богов, чтобы не шелохнулась и не подняла крика ни одна из одурманенных дымом женщин. Эта, хоть и варварская, кровь замарала бы не кинжал, а всю мою душу, так что не отмыться б потом ни в какой реке, даже в Лете.
Чутье подсказывало, что царь где-то рядом. Он уже побывал в своем варварском гинекее и мог возвратиться вновь, ведь не один день провел вдали от ласк.
И все же я не стал устраивать ему засаду среди складок женских материй. Время торопило, и дышать в повязке было слишком тяжело. Я пробрался к дверям и, приоткрыв их на половину локтя, выскользнул в узкий коридор.
По сторонам коридора была еще пара дверей. В щели ближней из них пробивался свет. Я сунул нос в дальнюю, таившую мрак. За ней было прохладнее и стоял чад благовоний, отдававший, однако, запахом нечистот. Там было отхожее место гинекея. Тогда, слегка приподняв другую дверь, чтобы не заскрипели петли, я выглянул в светлое помещение.
Там широкая — для трех человек — лестница спускалась в нижнюю половину дворца. По одну сторону от лестницы виднелась часть галереи и два ее угла. В ближайшем углу, то есть у верхней ступени, стояла бронзовая тренога с масляным светильником, а рядом с ним, на низеньком стульчике, дремал безбородый страж-евнух, у которого с пояса свисали ножны с коротким мечом.
По закону симметрии на противоположном конце площадки, не видном в дверную щелку, полагалось быть второй треноге и дремать второму евнуху. Глазомер и чутье подсказывали, что расстояние между стражами — шагов двадцать. Это означало, что по соседству с этой дверью наверняка есть двери, ведущие в другие комнаты.
Только я вновь натянул повязку себе на нос, чтобы вернуться назад, как евнух встрепенулся на своем стульчике, и огонек светильника тревожно вздрогнул.
Взгляд мой скакнул к окошку, под которым сидел стражник,— уж куда быстрее, чем сам евнух поднялся на ноги и повернулся лицом к перепонке из бычьего пузыря, которой было затянуто окно. Верно, ему что-то послышалось.