По правую руку царя сидел высокий, довольно худой человек, тоже в тигровой шкуре, но некрашеной, и тоже в тиаре, но с загнутым вниз концом. То был Гистасп, двоюродный брат Кира, по своей воле отдавший ему власть над Персидой. Он выглядел года на два старше царя.
А по левую руку от Кира находился змееликий эламит, посаженный вавилонским царем правитель Элама по имени Гобрий, в те дни — гость царя персов. Без всякого колебания ему можно было дать и сорок и восемьдесят лет от роду. Роскошь его одеяний, похоже, превосходила все богатство самого Кира. Темно-синий парчовый кафтан эламита, скрывавший ступни, весь переливался узорами из золотых лилий. Пояс сверкал драгоценными камнями. Шапка на нем была круглая, плотно прилегавшая к голове и перетянутая составным обручем из электра. Само же лицо эламита так и отливало бронзой, а с тонких губ не сходила неподвижная улыбка. Этот человек вызывал у меня смутные подозрения, и Кир, как мне показалось, заметил мою тревогу.
— Итак, ты — Анхуз-коновал из Дамаска,— неторопливо выговаривая каждое слово, будто кладя камень на камень, сказал Кир.
— Нет,— покачал я головой,— или не больше, чем на тридцать дней моей жизни, проведенной в Дамаске.
Кир переглянулся с эламитом. И в то время как улыбка на губах эламита не дрогнула, на лице Кира промелькнуло самое искреннее, хотя и сдержанное изумление.
— Однако ты излечил коней,— так же ровно и твердо произнес он.
— Это верно,— искренне подтвердил я.— Но должен сказать, царь, что исцеление твоих прекрасных коней и убийство твоих убийц — дела одного и того же порядка.
У Кира приподнялись брови, у Гистаспа брови, напротив, опустились. Улыбка Гобрия стала шире, вернее — «удлинилась», а в его глазах коротко вспыхнул огонек любопытства.
— Вижу, не наши вопросы, а наше молчание скорее раскроет все твои тайны,— немного подумав, заметил Кир.
Это был приказ рассказывать все начистоту. И я рассказал все, скрыв только имя Скамандра, историю школы Болотных Котов и все знания, запрещенные клятвами. Частичная правда тоже может считаться полноценной правдой, если ею не пользоваться только для своей выгоды, как пользуются ложью. Кратон Милетянин выходил просто наемным убийцей и, несмотря на молодость,— знатоком стран, обычаев и политики их правителей. До сих пор полагаю, что мой рассказ той ночью получился увлекательным, хотя и не мог бы сравниться с повествованием Одиссея, попавшего на остров эаков.
Когда я закончил, пальцы Кира несколько раз шевельнулись. Сам он казался невозмутимым. Гистасп сидел нахохлившись, а Гобрий напоминал статую, только складки его одежд чуть волновались и сверкали, как тихая вода в лунную ночь.
— Итак, ты эллин,— пробыв некоторое время в молчании, так же твердо сказал Кир, будто не понаслышке, а своей царской волей теперь раз и навсегда утверждая мое происхождение.
— Да, царь! — с гордостью принял я от него это утверждение.
— Не очень-то похож на эллина,— донесся шелестящий шепот эламита.
— Я уже сказал, что моя мать была набатейкой.
— Древний и славный народ,— с едва заметной усмешкой сказал Гобрий, глянув искоса на царя персов.
— Никогда не доводилось видеть чистокровного эллина,— признался Кир,— У нас в горах не бывает ваших сборищ,— добавил он, имея в виду рынки,— Но часто приходилось слышать, что эллины — народ, не любящий правду, будто правда — одежда слишком простая для человека, как шерсть на волке или медведе.— Он свел брови, подыскивая слово.— И неказистая. Верно ли это?
— Чужестранцы всегда преувеличивают недостатки соседей,— попытался я выгородить своих.— Но чего не отнимешь у эллинов, так это склонности украшать одни слова другими словами.
— Однако ты эллин, и справедливый Митра, спрямитель путей, видит моими глазами, что ты говоришь правду,— с некой непонятной мне торжественностью изрек Кир, словно пропустив мою апологию мимо ушей.
— Это так,— подтвердил я и попытался развести руками, открыв царю ладони, но стражи вцепились в мои руки и прижали их к моим бокам.
Царь задумался и потеребил нижние колечки бороды.
— Что ты скажешь, брат? — вопросил он Гистаспа, повернувшись к нему вполоборота.
— То, что этот негодяй открыл не все,— без всякого священного гнева, а скорее даже устало ответил Гистасп.
— А ты, мой добрый гость...— Кир в четверть оборота повернулся к эламиту,— В тебе мудрость многих веков.