Но она прекрасно владела собой! Она отнюдь не была простушкой, какой показалась ему спервоначалу. Острый, узенький носик в соединении с живым, бойким взглядом придавал ее лицу характерное выражение веселой и здоровой немочки, не иссушенной образованием, а образование чувствовалось в том внимании, с каким она прислушивалась к серьезному разговору гостей, в понимающей реакции на разговор.
И все-таки она помнила об утреннем происшествии! И знала, что он, никто иной, предстал тогда перед ней так неожиданно, будто вышел из скалы. И то, что она никому об этом не сказала, связывало их общей тайной, и сознание этой связанности странным образом веселило.
Впрочем, он скоро перестал о ней думать, более сильные переживания захватили его, и были они вызваны тем, о чем говорили гости, и нравственным обликом самих гостей.
Первыми, с кем познакомил Корсаков Клеточникова, были супруги Винберги, приехавшие раньше других, Владимир Карлович, землевладелец, член Ялтинской уездной земской управы, и Леонида Францевна, мать четырех детей, маленьких прелестных девочек-ангелочков, по словам Елены Константиновны. Это были люди энергичные — вот впечатление, которое они производили прежде всего. Кроме того, это были нежные супруги. Им было лет по тридцать, оба довольно высокие, он — темный, сухой, скорее похож на кавказца, чем на немца, со сдержанными манерами военного — он и был военным, отставным штабс-капитаном; она — светлая, полнеющая, импульсивная, в пенсне, делавшем ее похожей на классную наставницу, но наставницу порывистую и легкую, как институтка. Приятно было наблюдать за ними, когда они, рассказывая что-нибудь, прислушивались друг к другу — с интересом, с каким обычно не слушают друг друга супруги, и это как будто не было игрой, демонстрацией воспитанности.
Они привезли с собой вино — Винберг, как понял Клеточников из разговора, подобно Корсакову, увлекался виноградарством, у него был виноградник под Алуштой, — и Леонида Францевна, смеясь, предложила угадать возраст вина. Всем налили, и Корсаков, попробовав, сказал:
— Хорошее вино. Прошлогоднего урожая?
Винберг засмеялся:
— Это молодое вино. Я решил проверить способ, какой рекомендует Гюйо, чтобы сделать молодое вино старым в короткое время.
— Какой же это способ?
— Очень простой. Нужно молодое вино на некоторое время поставить в воду, нагретую до шестидесяти градусов.
Клеточников спросил, как определяют хорошее вино, и Винберг ответил:
— О, это целая наука. — Он поднял свой бокал и посмотрел на свет. — Коротко сказать, хорошее вино должно быть прозрачно, искристо, иметь блеск и аромат, и на языке должен долго оставаться вкус, присущий данному сорту вина. Притом хорошее вино не действует усыпительно, и голова от него не болит.
Винберг говорил уверенно, очень точно выбирая слова, трудно было представить, чтобы он когда-нибудь мог запнуться, к тому же, у него был красивый низкий, немного глухой, мужественным голос, его было весьма приятно слушать.
Почти одновременно с Винбергами прибыл — пришел из Ялты пешком — молодой человек с очень густыми, жесткими волосами, которые стояли на голове шапкой, с лицом простым, широким, все время морщившимся то ли недовольной, то ли презрительной гримасой. Он был старше Клеточникова, однако одет, как студент, в синюю блузу, перепоясанную толстым ремнем, брюки были заправлены в высокие сапоги. Он слушал разговор о вине молча, стоя в стороне и морщась, а при последних словах Винберга громко хмыкнул. Было неясно, что он хотел этим выразить. Впрочем, никто на него не обратил внимания, — должно быть, к его выходкам привыкли. Звали его Петром Сергеевичем Щербиной, он, кажется, нигде не служил.
Затем приехали председатель Ялтинской уездной земской управы Дмитрий Николаевич Визинг с супругой Анной Александровной и член той же управы Сергей Александрович Ашер, бодрые молодые люди с печатью образованности и служебного энтузиазма на лице. Последним приехал местный судья, молчаливый, болезненный и раздражительный, казавшийся старше других гостей, хотя едва ли ему было больше лет, чем им. Ожидали еще троих, врача и поэта Руданского, служившего в имении графа Воронцова в Алупке, местного помещика Муравьева, исправлявшего обязанности уездного воинского начальника, и нотариуса Лазарева (сына адмирала), того самого Лазарева, который в числе тринадцати тверских мировых посредников в шестьдесят втором году был заключен в Петропавловскую крепость за публичное осуждение принципов крестьянской реформы, которыми закреплялись сословные преимущества дворянства. Но о Руданском привез известие судья, что тот не сможет приехать за нездоровьем, а от Муравьева прискакал нарочный с запиской, извещавшей о его, Муравьева, с Лазаревым совместном неожиданном отъезде в Алушту по срочному делу. При этом все понимающе переглянулись, и Клеточников понял, о каком срочном деле тут могла идти речь; он вспомнил, что в Самаре ему говорили об этом Муравьеве как о человеке образованном и либеральном, но, увы, страдающем нередким среди русских образованных людей недугом — любовью к спиртному.