Наталья Николаевна усадила гостей на диванчик и накинулась на Михайлова, спрашивая, сколько времени она должна быть хозяйкой квартиры (на это Михайлов ничего ей не мог сказать — сколько потребуется), действительно ли ей нельзя будет никуда выходить из квартиры даже в те дни, когда Николай Васильевич не будет приходить (увы, никуда, только на прогулку и в магазины за покупками), где же Дворник намерен ее поселить, не в этой же квартире оставаться (разумеется, не в этой, квартира крайне неудобна, у Дворника есть на примете одна квартира на Васильевском острове, там у Натальи Николаевны будут две большие и совершенно изолированные комнаты, хорошо меблированные, хозяйка — полуглухая немка).
Наталья Николаевна расспрашивала Михайлова и присматривалась, присматривалась к Клеточникову с тем же беспокойным, недоуменным вопросом и не пыталась скрыть от него этого своего недоумения, этого вопроса. И он ее хорошо понимал, очень хорошо понимал. Чем-то она ему напомнила Машеньку Шлеер, конечно вполне определившуюся, а все же и не вполне определившуюся, было в ней нечто, не подчинявшееся ее сознанию, выбивавшееся из-под власти воли и расчета, а она была, в отличие от Машеньки, и расчетлива, и весьма тверда, и все понимала, все понимала. Это нечто было буйством цветения молодой жизни, щедрого девичества, она переживала лучшую пору, ей бы двигаться, действовать, и она ведь знала, как бы желала действовать: как действовали ее друзья, такие же молодые и сильные, которые селились на рабочих окраинах, бродили по волжским городам, добирались до неспокойных казачьих станиц, — проснувшееся сознание, понявшее себя как необходимый элемент всего человечества, требовало самоутверждения, жаждало борьбы с несправедливым бесчеловечным порядком, — а вместо этого ей предлагали запереть себя в четырех стенах. Во имя чего? Какую такую особенную пользу мог принести движению этот никому не известный узколицый господин в изящном сюртуке, пользу, которая оплатила бы ее жертву? Но что же было делать? Дворник объяснял, и она соглашалась, что другого выхода нет, что из возможных претенденток на роль хозяйки такой квартиры она больше всех подходит: другого человека, кто был бы близок к центральному кружку и вполне легален, в тот момент в Петербурге не было.
Дворник спросил, скоро ли вернется хозяйка. Наталья Николаевна сказала, что не ранее, чем через час, а то и два.
— Вот и прекрасно, можем спокойно и с Николаем Васильевичем побеседовать. Наталья Николаевна, а вы нам ничуть не помешаете, — прибавил он, потому что она поднялась было, чтобы удалиться. — Напротив, именно желательно, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре. Вам иногда п-придется меня заменять, когда я не смогу быть, а Николай Васильевич явится с важными известиями, кроме того, нам с Николаем Васильевичем даже и нужно будет иногда приходить в разные дни, чтобы не вызвать нечаянных подозрений, например у дворника.
Наталья Николаевна осталась. Клеточников начал рассказывать по просьбе Михайлова все по порядку: как он явился в агентуру, как его приняли, что сказали, рассказал и про царившую там суету, связанную с телеграммами из Москвы об убитом Рейнштейне (при имени Рейнштейна Михайлов и Наталья Николаевна быстро переглянулись: видимо, и Наталья Николаевна уже знала о казни Николки, потом Михайлов внимательно посмотрел на Клеточникова; Клеточников продолжал ровным голосом рассказывать дальше), когда же он стал пересказывать содержание агентурных записок, затем цитировать по памяти выписанное и вычитанное из личных дел агентов, Михайлов, до этого слушавший с блокнотиком, в котором делал какие-то пометки, заволновавшись, отложил блокнотик, остановил Клеточникова:
— Нет, з-знаете ли, это надо п-переписать полностью, это ч-чрезвычайно важно. Наталья Николаевна, у вас не найдется чистой тетради?