— Нет, напротив. Мне было бы приятно повидаться с Елизаветой Ивановной.
— Но сначала о делах. Не возражаете, если мы пойдем пешком? Это довольно далеко, на Аптекарском острове, но я п-проведу вас такими улицами, где мало народу, и нам никто не помешает разговаривать.
— Очень хорошо.
— Что же, идемте.
И они, перейдя через Малую Неву, отправились к Аптекарскому острову, шли какими-то действительно пустынными улицами, забирая ближе к островам, и говорили о том, о чем в те летние месяцы много было разговоров между радикалами, — о расколе в «Земле и воле», приведшем в конце лета к распадению общества на две самостоятельные организации, «Народную волю» и «Черный передел».
Этот раскол назревал давно, еще с осени прошедшего года, когда часть землевольцев, из тех, что были изгнаны из деревень репрессалиями, стала отвечать на правительственный террор своим террором. Именно эта группа организовала убийство Мезенцева и покушение на Дрентельна, а в конце марта, когда землевольцам объявил о своем намерении совершить покушение на царя и просил их содействия Александр Соловьев, эта группа склонялась к тому, чтобы оказать ему такое содействие. Противниками перехода «Земли и воли» к политической борьбе — к непосредственной борьбе с правительством, тем более противниками покушения на царя, были те из землевольцев, которые еще надеялись на то, что им удастся продолжать пропагаторскую работу в деревне. Разногласия между «политиками» и их противниками, «деревенщиками», еще более обострились после 2 апреля, попытки примирить их на летних съездах и собраниях общества ни к чему не привели, и «политики» стали народовольцами, «деревенщики» — чернопередельцами…
Клеточников знал об этих разногласиях от Саши и Арончика, с которыми встречался летом, когда Михайлова не было в Петербурге, знал и от самого Михайлова, с которым встречался весной. Уже тогда, весной, раскол «Земли и воли» представлялся неизбежным, хотя многое еще было неясно, программа будущих народовольцев только складывалась. И одним из самых неясных пунктов ее был вопрос о цареубийстве. Михайлов тогда, встречаясь с Клеточниковым, каждый раз так или иначе возвращался к этому пункту. Он и его товарищи, «политики», только решали задачу, которую разрешил для себя Соловьев: имеют ли право они, считающие себя выразителями и защитниками интересов народа, вступая в борьбу с деспотическим правительством, замахиваться и на царя, поймет ли их крестьянство, не ляжет ли пропасть между партией и крестьянством, в среде которого сильны монархические настроения? Этот вопрос он ставил и перед Клеточниковым, интересуясь отношением самого Клеточникова к идее цареубийства. Клеточников отвечал, что, не питая лично враждебного чувства к особе императора, тем не менее не может не признать проявлением непоследовательности то обстоятельство, что партия, ведущая войну с правительством, уничтожающая его агентов, обходит стороной его главу. Михайлов на это возражал, что крестьянство может принять выступление партии против царя, например, за месть помещиков царю-освободителю. Правда, тут же прибавлял он, партия не исполнила бы своей задачи, если бы, ведя борьбу, не расширяла политического кругозора народа, притом уже само по себе цареубийство явилось бы сильнейшим агитационным средством, способствующим революционизированию народа, и все же, не спешил тогда сказать окончательного слова Михайлов, все же с царистскими иллюзиями народа нельзя, никак нельзя не считаться… И теперь, объясняя Клеточникову пункты окончательно сложившейся народовольческой программы, Михайлов снова, как и весной, более всего упирал на пункт о цареубийстве, так или иначе все сворачивал на этот пункт.
Однако сворачивал он теперь на этот пункт не потому, что вопрос о цареубийстве все еще оставался неясным (народовольцы вынесли уже Александру Второму смертный приговор и намеревались привести его в исполнение), и не потому, что этот пункт занимал какое-то исключительное место в народовольческой программе (Михайлов это усиленно подчеркивал, называя цареубийство лишь одним из средств борьбы с монархическим правительством), но потому, что в своеобразных условиях российской жизни пункт о цареубийстве мог неожиданно оказаться именно центральным в предстоявшей борьбе, к этому надо было быть готовыми, и он, Петр Иванович, хотел бы, чтобы Николай Васильевич ясно себе представлял все последствия этого, в том числе и лично для самого Николая Васильевича, как будущего участника этой борьбы.