И он умолк с выжидательной улыбкой. Анна, которая вошла с новым чайником в тот момент, когда Михайлов заговорил о критиках атеизма, поставив чайник на столик, села и тоже выжидательно стала смотреть на Клеточникова. Она не спросила, о чем идет речь, видно было, что догадалась, потому что и об этом знала — об интересе друг к другу Михайлова и Клеточникова и их разговорах.
Клеточников ответил задумчиво, как будто сам с собой говорил:
— Да ведь их, может быть, и вовсе нельзя составить…
— Как?! — в один голос вскричали Михайлов и Анна, не ожидавшие этого.
— Как нельзя составить? — взволнованно заговорил Михайлов. — Это не может быть! От вас это довольно странно слышать… Или, может быть, вы теперь отрекаетесь от того, что говорили прежде? Что же, выходит, с отмиранием религии границы между добром и злом все-таки сотрутся?
Клеточников ответил как бы с недоумением:
— Почему сотрутся?
— Но ведь если, по-вашему, не существует оснований… если их нельзя составить… — повторил Михайлов.
— А почему не может быть так, что и оснований нет, их нельзя составить, и границы не сотрутся? — с улыбкой спросил Клеточников; ему вдруг сделалось весело.
— Как это м-может быть? — спросил Михайлов с недоверчивым выражением.
— Да зачем непременно надо составлять такие основания? Кому надо? Вам? Вам не надо, вы и не зная этих оснований уже боретесь со злом. И мне не надо, зачем мне их знать? И что они должны собою представлять — таблицу такую, что ли, в которую заглянул и получил ответы на все вопросы жизни? Такие таблицы уже составлялись, и от них было не много проку — не выдерживали проверки сомнением и критикой. Примером могут служить те же религиозные основания, которые мы с вами не приемлем, потому что они не выдерживают проверки сомнением, а без сего нам их не надобно…
— Но ведь надо же мне знать, для чего быть добродетельным? — со странной улыбкой спросил Михайлов. — Ведь если я не буду этого знать, я ведь и в самом деле могу, как тот подпольный парадоксалист, уперев руки в боки, однажды показать всем язык?
— Да ведь вы, как доказывает тот же парадоксалист, и зная это, все равно можете показать язык? — из каприза одного можете, из пустейшего желанья проявить свободную волю?
— Тем более… что же в таком случае может удержать от этого?
— Ничего! — горячо сказал Клеточников, опять удивив Михайлова, который уже без улыбки, с напряженным вниманием следил за тем, что говорил Клеточников. — Ничего не удержит! Никакая таблица не удержит! Но и никакая «инстинктивная» вера не удержит! Но значит ли это, — Клеточников теперь торопился, не давая Михайлову снова перебить себя, — значит ли это, что все мы непременно так и будем поступать… зная, что всегда можем так поступить… и будем так поступать? Да отчего же! Если я, обладая свободой воли, даже и прекрасно понимая, видя мои выгоды, пользу и необходимость, могу, уперев руки в боки, показать язык и выгодам и необходимости, так ведь точно так же я могу показать язык моему капризу — и строить жизнь именно по логике выгод и необходимости? Ведь так? Могу? Согласитесь же и вы: ведь могу?.. Конечно, надо знать, для чего я хочу поступать так, а не иначе, зачем мне надо быть добродетельным. Но для этого не таблицу надо знать, а себя, свою человеческую природу… стараться, конечно, знать… стремиться себя познать, узнать же и себя до конца невозможно — и потому как раз невозможно, что мы обладаем свободой воли, что всегда можем проявить себя неожиданным образом… вот вам, кстати, и бесконечность, о которой столько толков… неисчислимость мотивов поведения человека суть бесконечность — вот и ведите отсюда ваши таблицы, если все-таки нельзя без них… Но это к слову! — все не давая сказать Михайлову, торопился Клеточников. — А ваш парадоксалист ленив, он не хочет в себе искать опору для жизни, ждет, что кто-нибудь ее найдет… конечно, на небесах… и как-нибудь сумеет сделать так, что он, парадоксалист, примет ее «непосредственно» и «инстинктивно»… Вы можете сказать, — нетерпеливым жестом поднял руки Клеточников, показывая, что еще не кончил, — да где гарантия, что однажды, в какую-нибудь роковую минуту, все не захотят воспользоваться своей свободной волей именно в разрушительном смысле? Да вот мне, отвечу я на это, мне это не подходит! Вот мне выгоднее строить мою жизнь по логике моей человеческой природы, а не каприза! Я так решаю! И, свидетельствуя об этом, надеюсь, что не я один делаю такой выбор… надеюсь хотя бы потому, что сила жизни сильнее наших сомнений в ней!