Клеточников, слушая, посмеивался, не возражал, но и не соглашался, от предложения Щербины не отказывался, но и принять его не спешил: ему надо было подумать…
Как внезапно появился, так внезапно Щербина и исчез.
По-прежнему ходили с Корсаковым по почтовой дороге, отмеривали две-три версты до знакомого куста и поворачивали назад.
В июле Елена Константиновна собралась с детьми в Ялту, и Клеточников выехал вместе с ними. Владимир Семенович оставался во Франценсбаде. Грустное было прощание. Оба чувствовали: больше не увидятся.
Глава пятая
В один из последних дней октября 1878 года, в один из тех странных осенних сухих и ясных, ослепляющих призрачных дней, какие иногда бывают в Петербурге, когда низкое, растекающееся по белому небу белое солнце тяжело ударяет в глаза, сбивает с ног, от него невозможно нигде укрыться на просторных и прямых, как коридоры, проспектах-ловушках, в один из таких дней на Большую Садовую вышли проходным двором два господина, внимательно посмотрели налево-направо и пошли по направлению к солнцу, отворачиваясь от него, наклоняясь под ним, как под ветром, невольно ускоряя шаг. Перед площадью Сенного рынка путь им перегородила конка, и они с маху остановились, с маху, потому что уже почти бежали, и, пережидая конку, повернулись к солнцу спиной, радуясь невольной задержке, потому что, собственно, бежать им было незачем. Один из них, коренастый и крепкий, с мягкой окладистой бородой и большими голубыми глазами, обликом похожий на интеллигентного мужика из каких-нибудь беспоповцев или спасовцев, слегка заикаясь, сказал с улыбкой:
— Т-теперь, Воробей, зайдем еще в один дом, и в-все, я тебя отпущу.
Тот, которого он назвал Воробьем, рассеянно кивнул. В нем и в самом деле было что-то, что оправдывало кличку Воробей. Он был довольно высок, тощ и экспансивен, с нервным лицом, в очочках, не скрывавших живости весьма замечательных блестящих глаз: они казались рассеянными и встревоженными одновременно, как будто хозяин их пребывал в состоянии сосредоточенной задумчивости и вместе готов был вот сейчас подхватиться и понестись, понестись.
— Я хочу показать тебе одного господина, — продолжал первый, — кажется, он хочет к нам пристать. Хочу проверить свои впечатления. Мне кажется, ему можно доверять, но на всякий случай… Тем более что мы с ним давно не виделись. Мне передали, что он хочет со мной повидаться. У меня к нему, возможно, будет особый разговор. Так что, если увидишь, что человек стоящий, дай мне знать и м-можешь отправляться на все четыре стороны.
Второй снова кивнул и ничего не сказал. Конка проехала, и молодые люди перешли улицу, затем переулком прошли на набережную Екатерининского канала и вошли в подъезд углового дома, предварительно оглянувшись и убедившись, что за ними никто не следует и никто не наблюдает. Молодые люди были известными в среде петербургских радикалов деятелями революционной организации «Земля и воля», первого звали Александром Михайловым, по кличке Дворник, он же Петр Иванович, он же Иван Петрович, второго — Николаем Морозовым, по кличке Воробей.
В квартире на третьем этаже их ждали. В большой комнате им навстречу поднялся с дивана смуглый господин в изящной визитке и с улыбкой, как старому знакомому, протянул руку Михайлову. Господин был в золотых очках с синими стеклами, с бородкой, очень красившей его узкое, сильно суживающееся книзу лицо с большим лбом и большими спокойными, как бы усталыми глазами. Повернувшись к спутнику Михайлова, он представился:
— Клеточников Николай Васильевич.
Тот в свою очередь назвал себя, но очень неразборчиво, Клеточников, однако, не стал переспрашивать. Сели.
— Что же, Николай Васильевич, решились? — спросил, улыбаясь, Михайлов.
— Решился, Петр Иванович, — ответил, тоже улыбаясь, Клеточников.
— С год назад, когда мы с Николаем Васильевичем познакомились, — сказал Михайлов, обращаясь к Воробью, — а познакомились у кого-то из студентов-медиков, кажется у Шмемана…
— Да, у Шмемана, — подтвердил Клеточников.
— Мы с Николаем Васильевичем тогда рассуждали, — продолжал Михайлов, — есть ли какая-нибудь польза от деятельности нелегалов, не наносит ли она, напротив, вред общественному движению тем, что раздражает и ожесточает власть, заставляет усиливать полицейский надзор над обществом и тому подобное. А с другой стороны, можно ли в условиях России с положительной пользой действовать легально? Николай Васильевич тогда очень стоял за легальные действия, с этой целью, кажется, и в академии учился, хотел стать врачом и поселиться в деревне, лечить народ и влиянием на местную жизнь поднимать уровень среды. Не агитировать в народе, а примером своей жизни и трудом содействовать культурному развитию народа. Я правильно передаю, Николай Васильевич? — посмотрел он с улыбкой на Клеточникова, тот с улыбкой же кивнул. — Что же заставило вас передумать? Я слышал, вы ушли из академии?