— Я очень благодарен… Но зачем же?.. — бормотал смущенный Клеточников, не ожидавший такого оборота. — Позвольте же и мне внести… У меня деньги есть.
— Деньги вам пригодятся. Отложите их. Когда поправитесь, может быть, вы у нас в Ялте служить останетесь.
— Именно об этом я хотел говорить с Владимиром Семеновичем! — горячо подхватил Клеточников. — Я именно рассчитывал, когда поправлюсь, найти место, то есть, надеясь на содействие Владимира Семеновича, имея виды…
— Вот и прекрасно, — сказала Елена Константиновна, останавливая его, — тем более что и у Владимира Семеновича, как мне кажется, есть на вас виды.
Корсаков, улыбаясь, кивал головой. Елена Константиновна позвала горничную и велела ей проводить гостя в свободную комнату на втором этаже. Все встали из-за стола.
Довольно большая комната, в которую его привела девушка и в которой уже стояли его саквояжи, выходила своими двумя окнами на Ялту; хотя самой Ялты из-за холмов не было видно, но было видно море с правой стороны и с левой — верхняя обрывистая часть горной стены, которая обрамляла Ялтинскую бухту. Горы казались теперь пепельно-черными из-за густого тумана, заволакивавшего верхушку стены, но небо над Ялтой и над морем было по-прежнему синее и блестящей. Неужели испортится погода? — огорчился Клеточников, но девушка засмеялась и сказала, что это ничего не значит, что яйла, или верхушка стены, в тучах, вот когда закудрявится над Поликуровским холмом, тем самым, под которым Ялта, или над горой Могаби, той, что за Чукурларом, между морем и стеной, тогда, значит, жди дождя.
В комнате было немного предметов, но все солидных форм и больших размеров: мраморный умывальник закрывал угол направо от двери, как бы в симметрию с изразцовой стеной камина, закрывавшей левый угол, половину правой стены занимал дубовый шкаф, другую половину — письменный стол с резными фигурными тумбами, но главным предметом в комнате была обширная двуспальная кровать, стоявшая торцом к левой стене, покрытая шелковым зеленым одеялом, с двумя высокими горками подушек. Все было чисто прибрано; должно быть, так было всегда, в расчете на приезд неожиданных гостей. Девушка быстро и ловко перестелила постель, забрала горку лишних подушек и ушла, сказав, что если ему что-то понадобится, он может позвонить в колокольчик, дернув за ленту, которая висела у двери.
Оставшись один, он медленно разделся, умылся, разобрал постель и лег на голубые накрахмаленные простыни, думая заснуть — минувшую ночь на пароходе почти не удалось уснуть, качало и мешал беспрерывный стук чего-то металлического в машинном нутре парохода, — но сон не шел, он был слишком взволнован, растревожен впечатлениями утра. И смущен. Все устроилось лучше, чем он предполагал, но положение гостя, в которое он попал, все-таки смущало. Чему он был обязан этим, неужели опять-таки своей особенной черте, вызывавшей в незнакомых людях стремление ему услужить? Или, может быть, это было как-то связано с вопросами Корсакова, его намеками? Что разумела Елена Константиновна, когда говорила о «видах» Корсакова на него? Это предстояло обдумать.
Окна были раскрыты, и слышно было, хотя окна и были боковые, не со стороны фасада, как подали коляску Корсакову и он уехал, как с громким смехом выбежала на крыльцо Наташа и следом выбежала Машенька, ее окликнувшая, затем вышли Елена Константиновна и нянька, также ее окликнувшие, и все куда-то ушли, прошли под окнами Клеточникова, громко и весело разговаривая, шурша накрахмаленными юбками, направляясь, должно быть, к морю. Было жарко. Клеточников представил себе море, каким оно было утром, когда он вышел на высокий берег над каменистой бухтой, тихое в утреннем сиянии и блеске, туманно-бирюзового цвета, с поразительно близким изогнутым горизонтом, и его вдруг потянуло туда. Он встал, оделся и ушел из дому.
Он не взял с собою купального костюма, вовсе не рассчитывая начинать купание в первый же день по приезде, и пожалел об этом, потому что, когда спустился в бухту, в которой утром купался Корсаков, и попробовал рукой воду, она оказалась теплой, такой же, как в Волге, в которой он купался каждый день на протяжении последних двух недель перед отъездом из заведения доктора Постникова. Легкий прибой выплескивал на берег тихие волны, они набегали на гальку и убирались назад, не оставляя следов. Бухту отделяла от соседней бухты большая рыхлая скала, сильно вдававшаяся в море, груда больших и малых камней была веером рассыпана вокруг нее. Между камнями море поднималось и опускалось в своеобразном ритме, будто пульсировало, то с большей, то с меньшей частотой, вода была чиста и прозрачна и здесь, между камнями, казалась плотной студенистой массой, особенно когда, набежав на камень с острым гребнем и вдруг опадая, разрезанная гребнем, разваливалась бирюзовыми толстыми пластами, будто прозрачное желе.