— Да, ушел.
— Вы на каком курсе были? — спросил Морозов.
— Я и года не проучился, — ответил Клеточников. — Первый семестр прилежно занимался, а потом, после Нового года, было уже не до занятий. Я еще до экзаменов уехал из Петербурга… Вы ведь знаете, как начался этот год. У нас в академии вся жизнь переместилась в читальню и квартиры, где можно было дебатировать. Когда Засулич освободили, я был в толпе на Шпалерной и шел за ее каретой. Чуть ли не на моих глазах стрелял в жандармов и погиб бедный Сидорацкий. Потом эти известия с юга — аресты, казни… История повторяется, — сказал он вдруг со странной усмешкой. — Нечто подобное уже было, больше десяти лет назад. Также что-то надвигалось, готовилось, и я оставил учение, не кончив курса, я тогда учился в университете. Это было за год до покушения Каракозова. Но обстоятельства… мои собственные… были иные. Бывают времена, — сказал он после короткой паузы, со сдерживаемым волнением, очень искренне, — когда жизнь так концентрируется, что дни и часы делаются по значению, по влиянию на будущее равны месяцам и годам. Рядовое в обычное время событие в такое время приобретает особый вес. Когда думаешь об этом и думаешь о своей жизни, приходит в голову все перестроить.
Он повернулся к Михайлову:
— Вы вспомнили мои слова о среде. А я вспомнил ваши. Вы говорили, что прежние движения не удавались из-за разброда, что теперь нужна правильная организация, нужен центральный кружок, который руководил бы провинциальными. Вот я и подумал: не могу ли я быть вам полезен? У меня есть знакомые в провинции. Я не намерен оставаться в Петербурге. Я, конечно, не могу сказать, — вдруг заторопился он, — что мне вполне известны и ясны все ваши цели и планы, то есть вашего кружка, но, судя по нашим с вами, Петр Иванович, нескольким разговорам, по спорам со Шмеманом и по изданиям Вольной типографии, в том числе и по первому номеру «Земли и воли», который я уже видел и с которым вас от души поздравляю…
— Нас? — вопросительно посмотрел на него Морозов.
— Я знаю, что ваш кружок называется «Землей и волей», что Петр Иванович входит в этот кружок. Петр Иванович этого не скрывал, когда мы встречались, — объяснил Клеточников и нерешительно посмотрел на Михайлова.
Михайлов подтвердил:
— Мы с Николаем Васильевичем были об-боюдно откровенны, — сказал он Морозову. Затем снова обратился к Клеточникову: — Но мы вас перебили?
— Словом, у меня нет оснований думать, что мы не стремимся к одному и тому же, — закончил Клеточников.
— Так в чем, по-вашему, п-польза от нашей деятельности?
— Вы действуете, а это важно… теперь это важно, — отвечал Клеточников обдуманно и с твердостью. — Теперь, если все так будет продолжаться… то, что происходит в стране, реакция… очень скоро сложится положение, при котором любая культурная деятельность станет невозможной. Она и теперь почти невозможна. Вы это лучше меня знаете, вы можете судить по опыту ваших пропагаторов — сельских учителей, фельдшеров. Их выживают из деревни еще до того, как они начинают свою пропаганду… Правительство не считается с тем, что появился слой людей, которые уже не могут жить иначе, как по принципам, которые определяются сознанием. Мы с вами об этом говорили, Петр Иванович. Нужно заставить правительство считаться с этим. Весь вопрос в том, как это сделать. Когда-то вы сказали, Петр Иванович: организованной силе может противостоять организованная же сила. Я пришел к выводу, что вы были правы. Другого пути действительно нет… если, конечно, желать что-то делать… действовать.
Теперь он заметно волновался и умолк, чтобы унять волнение.
Морозов, видимо заинтересованный, живо заметил:
— Один из моих знакомых сказал так о нынешнем этапе движения: мысль, восставшая с оружием в руках.
— Как хорошо! — обрадовался Клеточников. — Это очень хорошо сказано! Мысль, восставшая с оружием в руках… чтобы заявить свои права гражданства, — тут же прибавил он.
Михайлов засмеялся.
— П-положим, дело не только в этом, — сказал он. — Дело еще и в том, чтобы добиться кое-чего для народа, коего мы считаем себя представителями, — доставить ему верховную власть и землю.
— Да, да, конечно! — согласился Клеточников. — Я понимаю. На первом плане, конечно, социальная программа. Но ведь одно другому не противоречит? Образ восставшей мысли и то, что вы назвали целью движения, Петр Иванович?